Морская дорога

Элфинстоун Маргарет

Думаю, тебе бы понравился Карлсефни. А ему понравился бы Рим. Он оценил бы всё то, что ты рассказал мне о вине. Думаю, ему пришлась бы по душе здешняя жара. Он никогда не ленился, но, когда ему нечего было делать, он наслаждался покоем. В Винланде после полудня мы иногда ложились вздремнуть, здесь тоже это принято. Лейф никогда не разрешил бы своим людям спать в дневное время, а Карлсефни позволял, и он всегда добивался того, что задумал.

Жаль, что я не могу забежать вперёд и поведать о тех днях, но прежде должна быть изложена другая часть истории. Это нелёгкий рассказ, Агнар. Может, оно и к лучшему — лучик солнца заглядывает сюда сквозь открытую дверь. Может и на самом деле хорошо, что я чувствую запах пыли и кипариса, слышу жужжание мух под потолком. Ухо ласкает мягкая итальянская речь, что слышна с противоположного конца двора обители. Скоро начнут готовить ужин, мы ощутим ароматы готовящейся еды. Оливковое

масло и лук, с этого всё начинается. Я радуюсь всему, что меня окружает здесь, Агнар, и та часть рассказа, к которой мы должны сейчас вернуться, уже не кажется мне такой ужасной.

Я вышла замуж за Торстейна в Ламмас, день праздника урожая, тем же летом, когда отплыл Торвальд. Торстейн переехал в Стокканес и стал жить вместе со мной и отцом. Тебя, наверное, удивляет, почему мы не стали жить в Братталиде, в большом имении, но я была у отца единственным ребёнком, и если бы я уехала, то на его ферме не осталось бы ни одной женщины, чтобы присматривать за хозяйством. На самом деле, с того момента как мы переехали, именно я обустраивала наш дом. Я не имею в виду только женскую работу, я взяла на себя управление фермой. Как только рабы поняли, в чьих руках хозяйство, они слушали лишь мои распоряжения. Если бы мы с Торстейном стали жить в Братталиде, я не чувствовала себя счастливой. Всей женской работой там заправляла Тьёдхильд, вдобавок ко всему, мне пришлось бы ещё уживаться с Фрейдис. На самом деле, в Братталиде обитало слишком много людей с буйным нравом. Торбьёрн с возрастом стал спокойнее, и я знала, как с ним поладить. К тому же, мне нравился наш дом.

Торстейна тоже вполне устраивал Стокканес. Женившись на мне, он рассчитывал, что однажды унаследует имение, поэтому увлечённо работал на ферме. Думаю, он также был рад оказаться подальше от своей семьи. Быть самым младшим — всю свою жизнь ждать того, что, может быть, никогда не сбудется, по крайней мере, так это казалось в семье Эрика. Торстейн всё ещё грезил о дальнем плавании, но, тем не менее, он был вполне доволен, проводя с нами зимы, а каждым летом отправлялся на охоту на север.

Охота на севере была ключом к душе Торстейна, мне его не понять, всё это так далеко от женского домашнего мира. Однажды я спросила его, что на севере такого особенного, что его так тянет туда. Он долго думал, а затем сказал: "простор". Странно услышать это от человека, который только и говорил об охоте, проводя зимние вечера за разговорами с мужчинами, вспоминая недавние события на охоте в Гренландии.

Жена ему была нужна лишь затем, что он хотел наследника и собственную ферму. Я не принесла ему ни того, ни другого, но всё же, думаю, те три года, что мы прожили в Стокканесе, он был в некотором роде счастлив. Впоследствии, мне казалось, что я так и не узнала его по-настоящему, и даже сейчас с трудом могу описать его тебе. Мы были молоды и горячи, к тому же нравились друг другу. Какое-то время я чувствовала себя удовлетворённой, беспокойное тело больше не будило меня по ночам. Близость всегда могла погасить любые наши размолвки; и лишь позже я поняла, что одна лишь похоть не приносит ощущение надёжности. Тогда мне казалось, быть в его объятиях — словно за каменной стеной, хотя и понимала, что между нами пропасть, а я на сотни лет старше его. Но он был смел, деятелен и очень силён. Обычно он выигрывал все борцовские поединки в Братталиде. Он вполне мог победить даже Лейфа, но Лейф не боролся с ним, и я не вижу иной причины, почему он этого не делал.

Я чувствовала близость с Торстейном, когда вместе трудились на ферме. Особенно весной, до того, как он уезжал на охоту, когда у овец появлялись ягнята, а у коров — телята. Вместе мы довольно ловко принимали роды у скотины. Тогда он мне нравился даже больше, чем, когда мы занимались любовью. В постели он мог быть кем угодно, но, когда мы вместе работали днём в поле, я видела, настоящего Торстейна, помню его серьёзный взгляд, когда он был чем-то занят. Он мало говорил, больше делал, и хорошо справлялся с животными. Мне всегда нравилось это качество в мужчинах. Припоминаю, как он однажды спас одну из наших самых лучших молочных коров. Телёнок лежал в утробе боком, он сунул руку, повернул телёнка и вытащил его за передние лапы. Я бы не смогла сделать это. Если корова не может разродиться сама, тут нужна сила. Несмотря на свою небывалую силу, Торстейн выглядел очень молодо. Волосы так и не потемнели, оставаясь светлыми, как у ребёнка, а щёки пухлыми, как у мальчишки. Я уже говорила, он был одним из самых лучших охотников в Гренландии, а значит, и во всём мире.

Я никогда не рассказывала ему о призраках, преследующих меня в прошлом. И никогда не говорила с ним о том, чему научилась от Халльдис. Торстейн, как и все охотники, испытывали уважение ко всему потустороннему. Я никогда не сомневалась в его смелости, товарищи немало рассказывали о его подвигах, но я знала, чего он боится. Я узнала то, чего не знал никто — ему снились дурные сны. Обычно в тех снах присутствовал его брат Торвальд. Торстейн любил Торвальда больше, чем Лейфа. И я уверена, Торстейн знал, что Торвальд обречён. Возможно, он знал при расставании, что им больше не суждено увидеться. Разумеется, он никогда не говорил об этом вслух, не желая искушать коварную судьбу, что настигнет его брата. Лишь ночами, во сне, он снова и снова ворочался, зовя брата. Я слышала эхо его голоса, будто кто-то за изголовьем кровати вторил ему, или мне просто казалось, что его голос раздаётся откуда-то издалека. Я пугалась, потому что его голос напоминал мне утопающего. Казалось, утром Торстейн ничего не помнит о ночных кошмарах, и я никогда ему не напоминала об этом. А иногда, когда мы укладывались в постель, он сжимал меня с такой силой, совсем не свойственной страсти, и так яростно занимался со мной любовью, будто хотел, чтобы одинокая ночь и кошмары снова не одолели его.

Поэтому, когда в конце третьего лета вернулся корабль Торвальда с известием о его смерти, мы в Стокканесе нисколько не удивились. Из-за низких облаков мы не заметили возвращения корабля, и лишь когда Лейф приехал к Торстейну, мы узнали о произошедшем. Вот что рассказал Лейф.

Торвальд отплыл, следуя указаниям Лейфа, и без особых трудностей достиг его домов в Винланде. Легко сказать, но лишь когда я сама совершила подобное плавание, то поняла, что на самом деле стоит за этими словами. У них не хватило времени поохотиться и запастись мясом на зиму, но им повезло с рыбалкой, так что они питались зимой почти одной вяленой рыбой. Как только наступила весна, лёд растаял, они спустили корабль на воду и отправились на запад. Позже я поняла, что, должно быть, они проделали длинное путешествие до Страумфьорда, как и Карлсефни после них. Мы увидели землю, которую совершенно точно описал Лейф: лесистая страна с протяжёнными песчаными берегами, удобными для стоянки кораблей. Людей мы не заметили, а в самом конце Страумфьорда обнаружили грубую постройку, что-то вроде сушильного сарая, так мне показалось. Если бы мы знали, что это означает! Но не стоит винить себя, ведь тогда перед нами раскинулись и манили новые земли.

Торвальд снова перезимовал в домах Лейфа, а следующим летом отплыл на восток. Восточный берег выглядел диким и пустынным, холодное течение несло с севера айсберги, из-за чего плавание вдоль берега в условиях густого тумана становилось опасным. Но вскоре берег стал более гостеприимным, длинные фьорды врезались в сушу, высокие склоны покрывал лес. К тому времени наступило жаркое лето, и я поняла, что Торвальд нашёл там, я сама это видела. "Вот то место. Здесь я заложу своё поселение".

Этим он обрёк себя. Понимаешь, моим землякам не суждено обжить ту землю. Ангел с горящим мечом охранял её ворота, и, хотя, некоторые преступили её порог, но, когда кто-либо заявлял, что намерен поселиться там, меч опускался. Тот мир населён демонами, наполовину людьми, наполовину тварями Йотунхейма, это чтобы мы держались подальше. И даже когда мы после резни и кровопролития отплыли домой, то, оглядываясь на зелёные берега, видели то же, что в первый раз — рай. Запретный для нас.

Это и случилось с Торвальдом. Когда однажды вечером они сошли на берег, то обнаружили три лодки, обтянутые кожей. Торвальд приказал своим людям притаиться среди деревьев и ждать. Как только стемнело, из леса показались девять дикарей. Они брели к своим лодкам, таща на спинах странные корзины. Должно быть, они почувствовали что-то неладное, поскольку вдруг остановились, стали принюхиваться и озираться по сторонам. Торвальд подал знак, и его люди разом выскочили из засады в лесу. Они застали дикарей врасплох, и очень скоро убили восьмерых из них. Но один оказался слишком быстр. Дикарь бросился к своей лёгкой лодочке, спустил её на воду и ушёл, прежде чем за ним успели броситься вдогонку. В корзинах был мёд, и люди Торвальда привезли его домой в Гренландию. Лейф даже поделился с нами. Я и сейчас помню вкус того мёда, это всё равно что попробовать на вкус солнце.

Вскоре, как только рассвело, Торвальд поднялся на высокий мыс в устье фьорда и разглядел несколько небольших полян вдоль по побережью и небольшие бугорки на них, напоминающие хижины или лодки. Скота не было видно. Не думаю, что Торвальд понял, что его замысел провалился. Как только проливается кровь, норны чуют этот запах и слетаются туда быстрее молнии. По возвращению в лагерь людей Торстейна сморил полуденный зной, ведь они не спали прошлой ночью, и часовые задремали тоже. Я знаю, какую дрёму навевает послеполуденная лесная жара. Лейф хотел выяснить, кто именно уснул на своих постах, и таким образом отомстить за смерть брата, но мне удалось убедить его не делать этого, хотя тогда я ничего не знала о Винланде. Похвастаюсь, тогда Лейф послушал меня, ведь он на своей шкуре испытал чары.