Морская раковина. Рассказы
Шрифт:
Сегодня утром я прочитал в газете среди множества извещений о том, где что продается и покупается, краткое объявление: «Пропала девочка». В объявлении описывалась внешность и приметы убежавшего ребенка. Можно было понять, что девочка уже лепечет на своем невнятном, музыкальном, детском языке «папа», «мама», а может быть, и еще какое-нибудь слово.
Наверно, она широко улыбалась, показывая мелкие мышиные зубки, в которых, есть что-то очаровательное. Возможно, в ней рано пробудилось женское кокетство и она уже умела прищуривать свои черные
В описании этой куколки чувствовалось такое нескрываемое восхищение и такая неумелая хитрость сквозила в предложении вознаградить того, кто эту куколку найдет, что сразу становилось ясно: только мать могла написать так о своей дочери или же влюбленный о своей возлюбленной.
Это удивительное объявление, которое я прочитал сегодня утром, еще лежа в постели в своей комнате, залитой благодатным светом восходящего солнца, напомнило мне одну историю, происшедшую со мной в детстве.
И сейчас я хочу рассказать еще об одной пропавшей девочке. Вернее, я хочу не рассказать о ней, а воспеть ее.
Самборондон — хорошо защищенный городок. С севера его охраняют собаки. На юге его прикрывает извилистая река; она струит свои быстрые, таинственные, непроницаемые воды и словно хочет спрятать его на дне излучины. И городок благодарно улыбается ей.
Еще недавно, как раз в то время, когда произошла эта история, Самборондон искренне и глубоко любил свою реку Гуаяс. Теперь не то. Река приревновала его, рассорилась с ним и с каждым днем стала все дальше и дальше от него отходить, обнажая илистое дно, и теперь то, что было когда-то дном реки, широкой полосой отделяет се от городка.
Гуаяс придерживается старых, исконных обычаев. Она неисправима, и трудно предположить, что она когда-нибудь исправится. Она ненавидит все новое и гордится своим прошлым.
Говорят, будто в старину муж и жена, поссорившись, перегораживали брачное ложе. Нечто похожее на такую перегородку являет собою берег Гуаяса под Самборондоном. Гуаяс поступила так, как поступали наши предки.
За Самборондоном до самого горизонта тянется зеленая топь — там много голодных ящериц. Топь начинается на окраине городка — за кладбищенской стеной — и сжимает Самборондон в объятиях. Вот Гуаяс и приревновала городок к топи.
В этом давнем споре, тянувшемся веками, Гуаяс потерпела поражение.
По всей вероятности, городок заигрывал с обеими невестами, а они возненавидели друг друга.
Городок — маленький, хотя некоторые и уверяют, что он большой. Никто его не измерял. Люди там суеверные. У народа существует поверье: если кого-нибудь измерить, то он скоро умрет. Это, мол, все равно что снять с человека мерку для гроба. Может быть, это суеверие распространяется и на города, — вот почему никто и не мерил Самборондон. Бесспорно только то, что он тянется в ширину от одного заливного луга до другого, а в длину —
Самборондон красив, как юноша. Его домики теснятся вокруг церкви, а затем разбегаются во все стороны вдоль улочек, которые начинаются у парка.
Женщины здесь пригожие и сильные; у них хорошенькие глазки, маленький рот сердечком, высокая грудь, упругие, стройные бедра, крепкие ноги. Почти все они, за исключением тех, которые происходят из семей помещиков, умеют шить, лепить и полировать различные изделия из глины. Они делают из нее большие горшки, искусно вылепленные кувшинчики и вазы изящной формы. Это местное производство, чудо нашего времени. Благородное занятие, которым жители этого края но праву гордятся.
Мужчины работают в поле, сутяжничают или крадут скот. Те, кто всем этим не занимается, посиживают на крылечке или слоняются по заросшим травой улицам. Они носят штаны из грубой хлопчатобумажной ткани, ситцевые рубашки, застегнутые до самой шеи, и соломенные сомбреро. Некоторые носят за поясом маленькие, остро отточенные мачете, похожие на кинжалы, или сабли военного образца. Это отчаянные головорезы, и здесь они не имеют себе равных. Беззаветно храбрые, они часто рискуют жизнью из-за сущего пустяка. Они любят играть в кости, любят петушиные бои и тростниковую водку. Им нравится скакать на необъезженных конях, им доставляет наслаждение смотреть, как степь ложится под копыта бешено мчащегося скакуна.
В просторных, залитых солнцем дворах, в тех же самых печах, где обжигается глина, девушки пекут сдобные и сладкие маисовые лепешки, какие пекут в монастырях.
Юноши продают эти лепешки. Они подъезжают на плотах к лодкам и пароходам и громко предлагают свой товар.
Старики и старухи здесь набожные; они составляют основную массу прихожан.
Солнце здесь так же нещадно палит, как и всюду в наших краях. А когда всходит луна, весь городок волшебно преображается. И тогда Самборондон являет собой самое подходящее место для красивого рассказа о любви.
Это ты, Каталина, цветок, выросший на самборондоиской земле!
Ты, отрада моего детства, светлая память о минувших днях, очаровательная дикарка! Ты родилась в нашем городке, тебя прижила неизвестно с кем любвеобильная колдунья Макловия, старая наша служанка.
О твоем происхождении рассказывают удивительные вещи. Если верить местным жителям, отцом твоим был приходский священник, согрешивший с Макловией. Соседи при этом клялись, что на нёбе у тебя крестик, а под языком — маленькая чаша со святыми дарами.
Передавая слух о том, что твой отец духовная особа, соседи прибавляли, что нья Макловия каждую ночь превращается в ослицу и бьет копытами в двери церквушки.
Другие уверяли, что ты плод любви твоей матери и разносчика-грека, который, согнув спину под тяжестью своего товара, ходил по большим дорогам.
А некоторые считали, что ты дочь старосты, которого после его смерти заменил другой, ничем не лучше первого.
Сама нья Макловия могла только сообщить, что ты «плакала еще у нее в утробе», слишком для тебя большой и темной, так что плакала ты, бедная крошка, мне думается, от страха.