Морская сила(Гангутское сражение)

Фирсов Иван Иванович

Истинно вашей милости объявляю, что через вся­кое мнение человеческое сие учинено и только едино­му Богу в честь и чуду приписать».

Тут же, не откладывая, Апраксин дописал начатое еще на прошлой неделе письмо о делах в Азовском крае: «В гавани, государь, зимуют десять кораблей, да две галеры, да яхта, а остальные зимуют в Азове, для того, что требуют почины».

Адмиралтеец прочитал доклад, скрупулезно вспо­миная, не забыл ли о чем. Вроде бы все упомянул: и про Таганрог, и Троицкую, про крепости, шанцы

и гавань. Государь-то все до мелочи помнит. Теперь о своем безутешном горе. Рука дрожала, нахлынули воспоминания о милой, верной и безропотной супруге.

В конце письма выплеснулось одно желание; «Зе­ло, государь, скучно на Воронеже, ежели тебе, госуда­рю, не во гневе, повели мне быть к тебе, государь, ви­деть твои государевы очи, не дай нам в продолжитель­ной печали быть».

Долгожданный ответ пришел из далекого Шлис­сельбурга без задержки. Видимо, царь, как всегда, смотрел в корень дела: «Ежели вам нынче не для чего, понеже сего лета не чаем, а опасно в будущее лето… — Но в то же время и хотел утешить своего старшего друга: — Пожалуй, государь, Федор Матвеевич, не со­круши себя в такой своей печали, уповай на Бога, что же делать, и здесь такие печали живут, что жены мрут и стригутся».

Читая письмо, Апраксин недоумевал и огорчался: «На Азове-то как бы утихомирилось, понапрасну тре­вожится, а меня-то, вишь, не пускает… А насчет же­нок-то он, пожалуй, прав, всякое случается».

Вспомнилась ему почему-то Евдокия Лопухина, когда увозили ее в Суздаль. «Красавица-то была писа­ная. А вот не пришлась ему по нраву. Чужая душа по­темки, особливо в бабьем деле».

Заснеженная Москва встречала победителей с бе­регов Невы шумно — колокольным перезвоном, пу­шечной пальбой, фейерверками.

На въезде в Москву Петр обронил Меншикову:

— Забери у Монсихи мою персону с алмазами, бо­лее ничего не трогай. Накажи ей со своей челядью из Москвы не съезжать, ежели хочет куда в деревню, пу­щай едет, под присмотр.

Обычно он всегда был во главе веселого загула, но в этот раз на людях появлялся редко, большую часть времени проводил в Преображенском. Лефортов дворец теперь опустел, на Кукуе делать было нечего.

После Крещения царь уехал b Воронеж. Первым делом выслушал Федора Апраксина. Адмиралтеец всю кампанию провел на Азовском море. В Таганьем Роге работы подвигались.

— Нынче, Петр Лексеич, я оставил на зиму в Та­ганьем Роге десять кораблей, две галеры и яхту. Другие неисправные суда отправил в Азов.

— Што татары?

— Поговаривали, крымский хан собирается на Азовский край. Но там нынче надежно. Донское гир­ло закупорил сваями, оставил один рукав для прохода, Кривую Кутюрьму. Ее же цепями перегораживаем постоянно.

— Ты, Федор, за Азовом присматривай крепко, нам он дорого стоит. К весне веди туда новопостроенные корабли. «Предистинацию» сам поведешь. Да и за Воронежем приглядывай. Не то крымский хан подберется неожиданно, все спалит. Пришлю сюда

вдобавок батальон преображенцев.

Несколько дней корпел вместе со Скляевым

над чертежами пятидесятипушечного корабля «Ластка». В перерывах у отдельной пристани по привычке рабо­тал за плотника, то на «Предистинации», то на «Ста­ром Орле». За год корабельный мастер Петр Михай­лов по ведомости получил триста шестьдесят шесть Рублей. Подмастерье Федор Скляев стоял в списке строкой ниже, следом Лукьян Верещагин. В Воронеж нет-нет да и заглядывали любопытствующие замор­ские гости. Не забывали старые знакомцы из Голлан­дии. В этот раз восхищался «Предистинацией» путе­шествующий Корнелиус Бруин. «Один из военных кораблей, выстроенных под надзором и по указанию царя, блистал перед остальными всевозможными ук­рашениями, в нем капитанская каюта обита орехо­вым деревом».

Вечером, в день приезда, Петр надолго задержал у себя Апраксина. Пили изрядно, но не хмелели. Сна­чала помянули близких, покинувших этот свет.

— Што поделаешь, Федя, все под Богом ходим. Один Всевышний ведает наш предел живота. То ли пуля тебя шальная прикончит, то ли в море сгинешь, то ли в постели занедужишь под бабьим крылом. — Петр резко схватил полный бокал, жадно выпил все

без остатка. — Бабы из нас, поди, готовы все соки вы­тянуть, им бы токмо свое удовольствие иметь. Еще не­ ведому кому более везет, бобылю или женатому.

Царь примолк, потирая переносицу, о чем-то заду­мался.

«Тебе-то ведомо ли было про кралю свою немец­кую? Небось никто не повестил, боязно», — подумал Апраксин и, отвлекая царя, заговорил о делах в Азове. Петр слушал внимательно, изредка о чем-то спра­шивая, и остался доволен.

— Гляди-ка, Федя, ныне особо надобно опасаться здесь, в Воронеже. Не токмо турок, а шведы своих шпионов подсылать сюда могут, пакостить станут.

Апраксин вспомнил о Татищеве:

— Што, на Сяси-то налаживается верфь?

Петр решил не откладывать новость, раз при­шлось к слову:

— Дело пошло, Иван Татищев молодец. Однако ево под твою руку отдаем.

— С чего бы, Петр Лексеич?

Петр неожиданно повеселел:

— Дела у нас на Балтике затеваются великие. Станем верфи новые зачинать на Свири и в других ме­стах. Ты-то у нас кто? — Петр ехидно усмехнулся: — Адмиралтеец. Стало быть, в твоих руках все кора­бельное строение станется. Не токмо на Воронеже,

а всюду. И спрос с тебя велик будет. Держись.

Апраксин, слушая царя, от неожиданности даже вспотел. А царь, продолжая улыбаться, налил вина, подмигнул:

— Указ получишь днями. Здравие твое, адмирал­теец.

На следующий день Петр умчался на верфи в Таврово, к своей ненаглядной «Предистинации», а через неделю, не задерживаясь, уехал в Москву.

Он, верно, еще не доехал до столицы, когда в Воро­неж поступил указ:

«К тому корабельному делу послать из Адмирал­тейского же приказу, и о том его В.Г. указ в приказадмиралтейских дел к тебе, адмиралтейцу, ФедоруМатвеевичу со товарищи посланы с ним его В.Г.указом».