Морские повести и рассказы
Шрифт:
— Кто это? — шепнул он.
— Мой второй помощник. Но я его знаю не больше, чем вы.
И я рассказал ему кое-что о себе. Всего две недели назад я был назначен принять командование, когда я мог меньше всего этого ожидать. Я не знал ни судна, ни людей. В порту не было времени разобраться в новых лицах. А что касается матросов, — им было известно только, что мне поручено отвести корабль домой. Во всех остальных отношениях я себя чувствовал почти таким же чужим на борту, как и он. В настоящий момент это чувство особенно обострилось. Я знал, что в глазах судовой команды любой пустяк может сделать меня подозрительной личностью.
Он повернулся ко мне, пока я рассказывал, и мы — два чужих на корабле человека — стояли друг против друга.
— Ваш трап, — зашептал он снова, — Кто бы мог подумать, что в этих водах можно наткнуться ночью на судно со спущенным трапом! Я как раз
13
Сорлинь — цепь или трос, придерживающий перо руля на случай, если оно соскочит с петель.
— Вы думаете, они сюда явятся? — недоверчиво спросил я.
— Очень возможно, — слабым голосом отозвался он.
Он сразу как-то осунулся, постарел. Голова свесилась на плечо.
— Гм… Ну, посмотрим. А пока что полезайте на койку, — прошептал я. — Помочь вам?
Это была довольно высокая койка с ящиками внизу, а мой изумительный пловец действительно нуждался в помощи, которую я ему и оказал, поддержав его за ногу. Он влез, растянулся на спине и рукой прикрыл глаза. Лица его не было видно; он, вероятно, выглядел точь-в-точь как я, когда лежу в постели. С минуту я глядел на свое второе «я», потом заботливо задернул зеленые саржевые занавески, спускавшиеся с медной палки. Сначала я хотел скрепить их булавкой для большей безопасности; но я успел опуститься на кушетку, и мне не хотелось вставать и разыскивать булавку. Я решил посидеть минутку, а потом сколоть занавески. Какая-то странная усталость охватила меня; быть может, она была вызвана крайним напряжением, усилиями говорить шепотом, действовать украдкой, таинственностью всего происшедшего. Было уже три часа ночи, а с девяти часов, я был на ногах, но спать мне не хотелось; я не мог заснуть. Я сидел, измученный, уставившись на занавески, и старался отделаться от смутного ощущения, будто я нахожусь одновременно в двух местах, а в голове отчаянно стучало, и это меня раздражало. Вдруг я с облегчением обнаружил, что стучит вовсе не в голове, а кто-то колотит в дверь. Не успел я опомниться, как с языка моего уже сорвалось: «Войдите!» Вошел стюард с подносом. Он принес мне утренний кофе. Значит, я все-таки спал! Я так испугался, что оглушительно крикнул:
— Сюда, стюард! Я здесь! — словно он был от меня за несколько миль.
Он поставил поднос на стол рядом с кушеткой и только тогда сказал очень спокойно:
— Я вижу, что вы здесь, сэр.
Я чувствовал на себе его взгляд, но не осмеливался поднять на него глаза. Должно быть, он недоумевал, зачем я задернул занавески у койки, а сам спал на кушетке. Он вышел, открыв, как обычно, дверь, и заложив крюк.
Слышно было, как команда мыла палубу. Я знал, что мне доложат, если появятся признаки ветра. «Значит, штиль», — с досадой подумал я. Я был раздражен за двоих. И действительно, я чувствовал еще сильнее свое раздражение. Вдруг в дверях снова показался стюард. Я так быстро вскочил с кушетки, что он вздрогнул.
— Что вам здесь нужно?
— Закрыть иллюминатор, сэр. Они моют палубу.
— Он закрыт, — сказал я, краснея.
— Очень хорошо, сэр.
Но он не уходил и смотрел на меня каким-то странным, двусмысленным взглядом. Затем он отвел глаза, выражение его лица сразу изменилось, и голос стал необыкновенно мягким, почти вкрадчивым:
— Можно мне войти и забрать пустую чашку, сэр?
— Конечно!
Я повернулся к нему спиной, пока он вертелся в каюте. Потом я откинул крюк, запер дверь и даже заложил болт. Такое положение не могло продолжаться долго. Уже сейчас в каюте было жарко, как в печке. Я заглянул к своему двойнику и обнаружил, что он ни разу не пошевельнулся и по-прежнему прикрывал глаза рукой, но грудь его вздымалась тяжело, волосы были мокрые, а подбородок блестел от пота. Я протянул над ним руку и открыл иллюминатор.
«Мне следует показаться на палубе», — подумал я.
Конечно, теоретически я мог делать все, что угодно, никто не стал бы мне противоречить; но запереть дверь каюты и взять с собой ключ я не посмел. Выглянув из каюты, я увидел моих двух помощников; первый — в высоких резиновых сапогах, второй — босиком. Они стояли на юте, а стюард, стоя на ступеньке трапа, о чем-то с жаром им рассказывал. Случайно он меня заметил и юркнул вниз; второй помощник побежал на верхнюю палубу, выкрикивая какие-то приказания, а старший пошел мне навстречу, приложив руку к фуражке.
В глазах его светилось любопытство, оно мне очень не понравилось. Я не знаю, сказал ли им стюард, что я — чудак, или попросту пьян, но одно было несомненно: этот человек намеревался ко мне присматриваться. Я встретил его улыбкой, которая, едва он ко мне приблизился, сразу возымела свое действие и заморозила его до самых бакенбард. Я не дал ему открыть рот.
— Поставьте реи прямо, прежде чем команда пойдет завтракать.
То было первым распоряжением, какое я отдал на борту этого судна; и я остался на палубе, чтобы следить за его исполнением. Я воспользовался случаем осадить разок-другой юного зубоскала и внимательно всматривался в лица всех фоковых матросов, проходивших мимо меня к кормовым брасам. За завтраком я ничего не ел и председательствовал с таким ледяным достоинством, что оба помощника рады были ускользнуть, как только представится к тому удобный повод. Все это время двойная работа мозга доводила меня чуть ли не до помешательства. Я непрерывно следил за собой, а мое второе, тайное «я», зависящее от моих поступков не меньше меня самого, спало в койке, за той дверью, прямо против меня, когда я сидел во главе стола. Это состояние был близко к сумасшествию и ухудшалось еще тем, что я отчетливо его сознавал.
Целую минуту я должен был его расталкивать. Открыв наконец глаза, он сразу все вспомнил и вопросительно посмотрел на меня.
— Пока что все в порядке, — шепнул я, — Теперь вы должны скрыться в ванной.
Он вышел бесшумно, как призрак, а я позвонил стюарду и, смело глядя ему в лицо, приказал прибрать мою каюту, пока я принимаю ванну, и «поторопиться». Мой тон не допускал возражений. Он сказал: «Да, сэр», — и побежал за совком и щетками. Я влез в ванну, плескался и насвистывал в назидание стюарду, а мой тайный сообщник стоял, вытянувшись по швам, в крошечном свободном пространстве. При дневном свете его лицо казалось осунувшимся, веки были опушены под строгой темной линией бровей, сдвинутых на переносице в легкую морщину.
Когда я, оставив его там, вернулся в каюту, стюард кончал стирать пыль. Я послал за помощником и завязал с ним какой-то разговор. Кажется, я стал подсмеиваться над его устрашающими бакенбардами, но моя цель была — дать ему возможность осмотреть мою каюту. После этого я мог наконец со спокойной совестью запереть дверь каюты и впустить моего двойника. Ему пришлось сидеть в дальнем углу, на маленьком складном стуле. Висевшие там пальто едва его не придушили. Мы прислушивались, как стюард вошел в ванную из кают-компании, привел все в порядок, наполнил водой графины, вымыл ванну, вышел снова в кают-компанию, хлопнул дверью и повернул ключ. Таков был мой план сделать невидимым мое второе «я». Лучшего средства нельзя было придумать при данных условиях. Так мы и сделали: я — за письменным столом, делая вид, будто занимаюсь своими бумагами, он — за моей спиной, так, что его не видно было в открытую дверь. Днем переговариваться было рискованно; а я не мог вынести этого странного ощущения — перешептывания с самим собой. Время от времени я оглядывался на него через плечо. Он сидел, словно застыв, на низком стуле, сдвинув босые ноги, со скрещенными руками. Голова его свесилась на грудь. Он был абсолютно неподвижен. Всякий принял бы его за меня. Я сам был этим зачарован. Каждую секунду я озирался через плечо. Я смотрел на него, когда за дверью раздался голос:
— Прошу прощения, сэр. — Да?
Я не спускал с него глаз, и когда голос за дверью возвестил: «К нам плывет шлюпка с корабля, сэр» — я увидел, как он вздрогнул, — первое движение за несколько часов. Но он не поднял склоненной головы.
— Хорошо, спустите трап.
Я колебался. Быть может, шепнуть ему что-нибудь? Но что? Его неподвижность, казалось, была вечной. Что мог я ему сказать, чего бы он еще не знал?.. Наконец я вышел на палубу.