Морские повести и рассказы
Шрифт:
Его старания понизить голос делали рассказ монотонным. Одной рукой он опирался о край люка и, поскольку я мог заметить, за все это время не пошевельнулся.
— Славная историйка! Приятно рассказать за чашкой чая, — закончил он тем же тоном.
Моя рука тоже лежала на краю люка. И я не шевелился. Внезапно мне пришло в голову: если бы старый «Помилуй бог! Что вы говорите!» выглянул из люка и заметил нас, он констатировал бы у себя раздвоение зрения. Или вообразил бы, что наткнулся на жуткую сцену колдовства; новый капитан спокойно болтает со своим собственным серым призраком. В моих интересах было предупредить его появление. Я снова услышал шепот:
— Мой отец — священник в Норфолке…
По-видимому, он забыл, что уже сообщил мне этот важный факт. Поистине славная историйка…
— Лучше пробраться сейчас в мою каюту, — сказал я, осторожно пускаясь в путь.
Мой двойник последовал за мной; наши босые ноги ступали бесшумно. Я впустил
— Пока никаких признаков ветра, — заметил я, когда подошел помощник.
— Да, сэр, никаких, — подтвердил он сонно своим хриплым го лосом без особого почтенья и с трудом подавил зевок.
— Только за этим вы и должны следить. Распоряжения вы по лучили?
— Да, сэр.
Я прошел еще раз-другой по юту и только тогда спустился вниз, когда он занял свой пост, став лицом вперед и облокотившись на ванты бизани. Снова донеслось до моего слуха мирное похрапывание старшего помощника. Лампа в кают-компании горела над столом, где стояла ваза с цветами, — знак внимания со стороны купца, поставлявшего провиант на наше судно, — последние цветы, какие нам суждено было видеть по крайней мере в течение трех месяцев. С бимса свешивались две связки бананов, симметрично, по обе стороны кожуха рудерпоста. На судне все было, как и раньше… за исключением того, что-две пижамы его капитана находились в употреблении одновременно: одна неподвижно застыла в кают-компании, другая притаилась в капитанской каюте.
Здесь необходимо упомянуть, что моя каюта по форме напоминала букву Г. Дверь открывалась в короткую часть буквы. Налево помещалась кушетка, направо — койка; письменный стол и стол с хронометрами стояли прямо против двери. Открыв дверь, нельзя было увидеть всей комнаты; та ее часть, какую я называю длинной, или вертикальной частью буквы, была скрыта от входящего, если только не пройти сразу дальше. Там стояло несколько ящиков, на них возвышался книжный шкаф. На крючках висела кое — какая одежда, толстая куртка, фуражки, клеенчатое пальто. В конце этой части каюты была дверь, ведущая в мою ванную. В нее можно было войти также и прямо из кают-компании, но этой дверью никогда не пользовались.
Таинственный пришелец успел обнаружить преимущества этой своеобразной формы. Каюта была ярко освещена большой лампой, висевшей на медных кольцах над моим письменным столом, но его я нигде не видел, пока он не показался из-за вешалки в дальнем конце.
— Я слышал, как рядом кто-то двигается, и поскорей зашел сюда, — прошептал он.
Я отвечал так же тихо:
— Вряд ли кто войдет сюда, не постучав и не получив разрешения.
Он кивнул головой. Лицо у него было худое, и загар сошел с него, словно он перенес тяжелую болезнь. И не удивительно. Как я узнал, его держали под арестом в каюте в течение семи недель.
Но в глазах и выражении лица не было ничего, что говорило бы о болезни. В действительности он ничуть не был на меня похож; однако, когда мы стояли бок о бок, наклонившись над моей койкой и сдвинув наши темные головы, спиной к двери, — тот, кто осмелился бы приоткрыть ее, мог бы насладиться жутким зрелищем: капитан шепотом разговаривает со своим вторым «я».
— Но все это не объясняет мне, каким образом вы прицепились к нашему трапу, — осведомился я еле слышным шепотом, когда он кончил рассказ о дальнейших событиях на борту «Сефоры», разыгравшихся после шторма.
— У меня было время обдумать все это многократно до того, как мы завидели мыс Явы. Шесть недель мне ничего другого не оставалось делать. Только по вечерам меня на часок выпускали на шканцы для прогулки.
Он сложил руки на краю моей койки и глядел прямо перед собой в открытый иллюминатор. И я отчетливо мог себе представить напряженную работу его мысли за эти шесть недель — упорный, но не очень-то спокойный процесс, на какой я лично был бы совершенно неспособен.
— По моим расчетам, должно было стемнеть до того, как мы приблизимся к земле, — продолжал он так тихо, что я вынужден был напрягать слух, хотя мы стояли рядом, почти касаясь друг друга, — Я попросил позвать капитана. Старик выглядел совсем больным всякий раз, как приходил ко мне, — казалось, он не мог смотреть мне в лицо. Вы знаете, ведь тот самый фок спас судно. Оно сидело слишком глубоко, чтобы долго держаться без парусов. А заставил поднять фок я. Старик пришел. Войдя в мою каюту, он остановился у двери и смотрел на меня так, словно уже видел веревку вокруг моей шеи. Я в упор сказал ему, чтобы не запирали дверь моей каюты в ту ночь, когда судно войдет в Зондский пролив. Берег Явы должен был находиться тогда на расстоянии двух — трех миль от мыса Аньер. Больше мне ничего не было нужно. Я получил приз за плавание в Конуэйе.
— Этому можно поверить, — прошептал я.
— Одному богу известно, зачем они запирали меня каждую ночь. Стоило посмотреть на их лица: казалось, они боялись, что я буду разгуливать по ночам и душить людей. Разве я — убийца? Похож я на такого? Да ведь тогда он бы не осмелился войти в мою каюту! Вы скажете, что я мог отшвырнуть его в сторону и выскочить, — было уже темно. Ну нет. И у меня были основания не взламывать двери. Они сбежались бы на шум, а я не хотел впутываться в новую историю. Во время драки могло произойти еще одно убийство — ведь я стал бы ломать дверь не для того, чтобы меня загнали обратно. Он отказал мне, и вид у него был совсем больной. Он боялся своих людей, боялся второго помощника, с которым плавал много лет, старого седого вруна. И его стюард плавал с ним черт знает сколько времени, — лет семнадцать, если не больше, закоренелый бродяга, ненавидевший меня, как чуму, за то только, что я был старшим помощником. Знаете, на «Сефоре» ни один старший помощник не выдерживал больше одного плавания. Эти два старика заправляли судном. И чего только не боялся шкипер! Нервы его ни к черту не годились после того шторма, какой мы выдержали. Боялся суда, а быть может, и своей жены. О да! Она была на борту. Но вряд ли она вмешалась бы в это дело. Она была бы рада спровадить меня с судна. «Печать Каина», видите ли… А я готов был уйти и скитаться по лицу земли, и это достаточная расплата за такого Авеля. Но как бы там ни было, а он не хотел меня слушать. «Это дело должно идти своим порядком. Здесь я являюсь представителем закона». Он дрожал, как лист. «Значит, вы не хотите?» — «Нет», — «Ну, я надеюсь, вы в состоянии будете спать после этого», — сказал я и повернулся к нему спиной. «Я удивляюсь, как можете спать вы!» — крикнул он и запер дверь. Признаться, мне уже не спалось. Это было три недели назад. Мы миновали Яванское море, дней десять дрейфовали около Кариматы. Когда мы бросили здесь якорь, они решили, что теперь-то уж все в порядке. Ближайшая земля находится на расстоянии пяти миль, туда мы и направлялись. Консул, конечно, сейчас же начал бы разыскивать меня. А бежать на эти островки не имело смысла. Вряд ли найдется на них хоть капля воды. Не знаю, как это случилось, но сегодня вечером стюард, принеся мне ужин, вышел и оставил дверь незапертой. Я поужинал. Съел все, что было. Покончив с едой, я вышел на шканцы. Не знаю, собирался ли я что-нибудь предпринять. Думаю, просто захотелось подышать свежим воздухом. Потом внезапно я поддался соблазну. Я сбросил туфли и очутился в воде, прежде чем успел принять решение. Кто-то услыхал плеск, поднялась суматоха; «Он удрал! Спускайте шлюпки! Он покончил с собой! Нет, он плывет!» Конечно, я плыл. Такому пловцу, как я, не очень-то легко утопиться. Я добрался до ближайшего островка, пока они спускали шлюпку. Я слышал, как они гребли в темноте и окликали меня, но вскоре отказались от поисков. Все стихло, вода замерла. Я сел на камень и стал думать. Я был уверен, что они возобновят поиски на рассвете. На этих каменистых островах спрятаться было негде, да и что толку? Но, раз удрав с судна, я уже не намеревался туда возвращаться. Подумав немного, я разделся, связал одежду в узел, положил туда камень и бросил в воду с наружной стороны островка. С меня было достаточно такого самоубийства. Пусть думают, что хотят, но топиться я не собирался. Я хотел плыть, пока не утону, но это — не одно и то же. Я перебрался на другой островок и оттуда впервые увидел ваш огонь. Передо мной была какая-то цель. Я продвигался легко. По дороге я наткнулся на плоскую скалу, выступающую из воды фута на два. Днем вы, наверно, можете увидеть ее в бинокль с кормы. Я вскарабкался на нее и передохнул. Потом снова бросился в воду. На этот раз я проплыл без отдыха больше мили.
Его шепот становился слабее и слабее, и все время он смотрел прямо перед собой в иллюминатор, где даже звезд не было видно. Я не перебивал его. Было что-то в его рассказе, или, быть может, в нем самом, что мешало репликам, — странное чувство, которому я не могу подыскать названия. А когда он замолчал, я только прошептал чуть слышно:
— Значит, вы плыли на наш огонь?
— Да. Прямо на него. Была какая-то цель. Я не видел звезд над горизонтом — их заслонял берег, и суша мне была не видна. Вода была, как стекло. Казалось, плывешь в каком-то проклятом водоеме глубиной в тысячу футов, и нет места, куда бы выбраться. Но мне не хотелось крутиться, словно бешеный бык, на одном месте, пока не выбьюсь из сил, а так как возвращаться я не хотел… Вы представляете себе, как меня, совершенно голого, тащат с одного из этих маленьких островков, а я отбиваюсь, как дикий зверь? Наверняка кто-нибудь был бы убит, а этого я не хотел. Вот я и плыл. Потом ваш трап…
— Почему вы нас не окликнули? — спросил я чуть-чуть громче.
Он слегка тронул мое плечо. Прямо над нашими головами раздались ленивые шаги, потом сразу все стихло. Второй помощник перешел на другой борт юта и, вероятно, остановился, перегнувшись через поручни.
— Он не может нас слышать? — с беспокойством прошептал мне в самое ухо мой двойник.
Его волнение было достаточно ясным ответом на мой вопрос. Ответ вскрывал всю трудность создавшегося положения. Для большей безопасности я закрыл иллюминатор.