Морской дьявол
Шрифт:
Курицын умышленно сгущал краски, знал он, с кем имеет дело, не хотел, чтобы за ним охотились; одиночку–изобретателя и выкрасть могут, и так запрятать, что света белого не увидишь. Заранее выторговывал себе свободу жить и никого не опасаться.
— «Незабудку» мы, конечно, до ума доведем, но для этого завод восстанавливать надо. А кроме того, испытательный стенд нужно строить заново. Заказчик–то, он гарантии потребует, ему ракету в деле покажи. Годок, а то и другой придется ждать.
— Так и порешим. Завтра с Барсовым обсудим финансовые дела. Всю же технологию и само производство я от имени правительства поручаю тебе. Зарплату положим особую. Телефон мой знаешь, звони в любое время. Открою тебе секрет: дело наше будет на контроле — там, на самом верху.
И Кранах, точно Наполеон, вскинул над головой руку.
Тимофей провожал его до машины.
Деньги на счет завода стали поступать через неделю. В цеха возвращались рабочие. Им выплачивалась зарплата, но два с половиной миллиона долларов — из тех, что прислал Барсову Руслан, банк не выдавал. Курицын гудел как соборный колокол:
— Придушу Марголиса! Как только встречу, прихвачу вот этой и — крык! — шею сломаю.
Барсов представлял, как Тимофей обнимет банкира и станет душить. Тревожился: Курицына и на это хватит. Серьезно спросил однажды:
— Ты что, в самом деле можешь… придушить?
Курицын не повернулся к нему и на вопрос не отвечал. Смотрел на свои новенькие, только что купленные ботинки, шумно, как будто для еще большего устрашения, дышал. Затем поднял на друга умные, большущие, как у совы, глаза. С интонацией тепла и сердечности проговорил:
— Нет, конечно. Зачем же я так дешево подставляться буду. О другом моя забота: как довести до ума приставку. Хотел бы такую ракету армии своей подарить, чтоб уж вероятного противника она до смерти напугала.
— Кого ты в противниках числишь?
— А тех, кто завтра замахнуться на нас вздумает. Друзей–то у нас, как сказал однажды царь Александр Третий, раз–два и обчелся. Армия да флот — вот наши друзья.
Умнющий он человек, этот Курицын. Любил его слушать Барсов. И нередко задумывался о щедрости природы, наградившей Тимофея и физической силой громадной, и столь же недюжинным умом, и разносторонними талантами. Много институтов и научных центров разрабатывали «Сатану», многих денег каждая такая ракета стоит, а он умудрился и ракету средней дальности без особых затрат в самую могучую превратить. Да еще и снабдил ее способностью «обтекать» любое препятствие, так что пусть теперь создают свое ПРО американцы, а он уж оставил с носом и эту их будущую систему.
Прошла неделя, денег руслановых по–прежнему нет. Балалайкин редко бывает на заводе, прячется от Барсова. Юра Марголис куда–то уехал. Почему он теперь банкир?.. — такая же загадка, как и то, что Балалайкин — хозяин завода. Много странностей принесли с собой демократы. Ну, ладно: стал банкиром, так по–честному исполняй должность. После революции семнадцатого года банками заведовали полуграмотные местечковые жидки, налетевшие с юга Малороссии, но и они как–то управлялись. Эти же… Вот теперь, говорят, Марголис улетел в Испанию. Без него деньги Барсову не выдают. Он снова, как уже много раз бывало, как–то незаметно перешел на иждивение жены своей Елены Ивановны, а где она берет деньги?.. Вот и сегодня полный бак его «Волги» горючим залила. От старого времени оставались друзья, связи — кто–то и как–то выручал их. В сущности, они были бомжами. Без квартиры, без денег — бомжи, конечно.
Курицыну в банке сказали: «Деньги на ваш счет перевели, но и вам выдать их до приезда Марголиса не можем», на что Тимофей спокойно заметил: «Подожду несколько дней, а там уж берегитесь: ракетой по вас шарахну!»
Продолжал выгребать из шкафа ложки–вилки, кормил Кубышкина, ссужал деньгами Барсовых — что поделать? Тяжелый удар нанесла им судьба, и не только им, а и всей России. И все же дух не сломила. В нокаут русский народ не свалился, он, как боксер на ринге, крепче сжимает кулаки, копит ненависть. Ведь было же в истории, было не раз, когда его загоняли в угол, и он, казалось, уж погибал, но затем каким–то чудесным удивительным образом вдруг сбрасывает с холки своих врагов и устремляется дальше по пути истории.
Курицын сдал на комиссию дворцовую вазу — ждет деньги, но Барсову ждать нечего. Если уж его деньги попали в карман Марголису, выдрать их потруднее будет, чем голыми руками и без инструмента построить самолет.
Барсов больше не может жить без денег; кто–то ему сказал, что Марголис в Испании гостит у знакомого олигарха и будет там жить несколько месяцев, и Барсов решается на отчаян- ный шаг: будет продавать дачу — последний уголок, где может укрыться от дождя и холода. Двадцать пять лет он обустраивал, холил и лелеял свой дом в поселке Солнечном на берегу Финского залива, но делать нечего — придется продавать.
Ничего не сказал жене и дочери, не стал их волновать, после завтрака поехал в Солнечное.
Удивительным образом была устроена психика Барсова; он из любого положения находил выход, в любых обстоятельствах видел свет и радость, — даже в драматических, и, казалось бы, отчаянных. Вот и сейчас он испытывал прилив энергии, какого–то необъяснимого энтузиазма. Ну, продам дачу, куплю небольшую квартиру, она потом отойдет Варе, а на оставшуюся часть денег они будут жить.
На оставшуюся часть? А она, эта часть–то, будет у него?.. Сколько он получит за дачу? И сколько стоит сейчас небольшая двухкомнатная квартира?..
Почему–то верил, что часть денег у него останется. Иначе, на что жить? Нельзя же так бессовестно эксплуатировать Елену и Тимофея.
Ехал он небыстро, смотрел по сторонам, размышлял. Раньше, когда у него был водитель, он сидел в заднем салоне и думал о заводских делах. Их было много, этих заводских дел, так много, что и засыпая, и ночью, когда сон прерывался, он думал о них, все о них, заводских делах. Сейчас же, хотя завод и оживал, но не проходила боль, оставшаяся от катастрофы, душа оледенела, он походил на человека, которого всего избили до синяков, все отшибли и тело потеряло чувствительность. Искрами автогенной сварки вспыхивали мысли, но эти искры были не живыми, холодными, как бенгальские огни праздничных фейерверков.
Одно томило душу: что же будет с Россией, с русским народом, который стал так стремительно вымирать? В газете он прочитал: в Петербурге каждый год умирает в пять раз больше людей, чем рождается, но население города прибавляется за счет инородцев.
И еще печалила дума: как будут жить его родные, горячо любимые люди — Елена, Варя, Маша, если он, их надежда и опора, не поднимется с колен, не оправится?..
Снова и снова пытался осмыслить свои первые шаги при власти демократов. Все заводы города — из сферы военно–промышленного комплекса — потеряли заказы, деньги на счетах предприятий каким–то образом растаяли. У всех на устах затрепетали слова «шоковая терапия». Люди в ужасе. Ходят по цехам завода и не могут понять, что с ними произошло. Не получают зарплату, им говорят: «Идите в бессрочный неоплачиваемый отпуск». И многие пошли, — кто на рынки, кто в порт на обработку грузов, но куда пойдет он, директор завода? «Умные люди» шепчут на ухо: у тебя дворец культуры, административные корпуса — сдавай в аренду, продавай отдельные здания, и даже цеха. У тебя тысячи станков, уникальные прессы, гидравлические молоты, автоматические линии — продавай!