Морской волк

Чернобровкин Александр Васильевич

Я бывал в Гибралтаре несколько раз. Большую часть заходов бункеровались на рейде топливом перед выходом в океан. Один раз стоял в ремонте две недели. Начал барахлить главный двигатель, механики побоялись пересекать на таком Атлантику. Судовладелец разрешил встать на ремонт. Весь Гибралтар в будущем будет заточен на обслуживание морских судов. Еще немного дохода будут давать туристы. На этих шести с половиной квадратных километрах, большую часть которых занимает скала, зарабатывать больше нечем. Все пространство вокруг скалы будет застроено домами. Появится свой аэродром со взлетной полосой, насыпанной в море. Через эту полосу пройдет шоссейная дорога, связывающая Гибралтар с испанским городом Ла-Линеа, в который я ходил пешком. Когда самолет взлетает или садится, дорогу перекрывают шлагбаумами. Авиационный переезд. Благо самолеты будут взлетать и садиться всего пару раз в сутки. В скале нароют пещер и тоннелей общей протяженностью километров семьдесят. Она будет служить фортом. В то время, когда я там был на экскурсии, вояки использовали только нижние уровни. А может, и верхние, туристов не везде пускают. От арабской крепости в форме неправильного четырехугольника с угловыми башнями останутся руины. По ним будут скакать макаки. Впрочем, обезьян тут можно будет встретить везде. Попрошайничают у туристов. Святое место пустым не бывает. Их будут усиленно охранять. По преданию, Великобритания будет владеть Гибралтаром до тех пор, пока жива хотя бы одна макака. Их сейчас больше, чем будет в двадцать первом веке, несмотря на отсутствие туристов, а британцев нет ни одного. У меня возникло подозрение, что общее количество британцев и макак (а испанцы их не различают) — величина постоянная, поэтому испанским Гибралтар станет тогда, когда обезьяны восстановят свою численность. Во что я не верю. Макаки так зажрались и обленились, что даже в вопросе воспроизводства ждут помощь туристов.

К нашему борту сразу подошли несколько лодок с продуктами и вином. Подозреваю, что обслуживанием судов здесь существовало вечно, с тех пор, как на полуострове обосновались финикийцы, а может, и еще раньше. Цены были довольно высокие, но кто-то из матросов что-то покупал. Я приказал своему экипажу не расслаблять, потому что от кастильцев можно ждать чего угодно, а сам отправился на берег с небольшой охраной. Уверен, что и кастильцы такого же хорошего мнения о нас. По крайней мере, караул на палубах обеих каракк усиленный.

Патроном галеры оказался маленький пухлый мужчина лет тридцати четырех, улыбчивый и крикливый. Он не мог находиться в состоянии покоя. Даже когда стоял, дергался и размахивал короткими руками, которые торчали из очень широких рукавов алой шелковой рубахи. Матросы делали свое дело, абсолютно не реагирую на крики патрона. Наверное, воспринимают его, как обязательное звуковое сопровождение работы.

Я облегчил их труд, спросив патрона:

— Тебе гребцы нужны?

Он сразу перестал давать ценные указания, но, задавая вопрос, руками размахивать продолжил:

— Что за гребцы?

— Пленные мусульмане. Шестьдесят восемь человек, — ответил я.

Везти их дальше у меня не было желания. Даже при ограниченном рационе, на них уходило много воды и еды. Плюс опасность бунта. Я не был уверен, что морские пехотинцы охраняют их так, как мне хотелось бы, поэтому ночью запирал дверь каюты изнутри. Мысль проснуться от того, что тебе перерезают глотку, казалось не такой уж и неосуществимой.

— И почем? — спросил патрон.

Я не знал, сколько стоят рабы. Члены моего экипажа предполагали, что не меньше сотни экю за голову, но цену определяют не мечты продавца, а возможности покупателя.

Я ответил уклончиво:

— Если заберешь всех, отдам на четверть дешевле. Оплата только золотом.

— Нет, это слишком дорого! — воскликнул он, замахав руками еще быстрее. — Дам по пять альфонсино! Не больше!

Я предположил, что пять — это половина цены, и потребовал семь. Сошлись на шести с половиной золотых монетах за одного раба.

— Четыреста сорок два, — подсчитал я в уме. — Пусть будет четыреста сорок альфонсино.

Кастилец посмотрел на меня с ужасом, будто увидел дьявола.

— Так быстро даже сарацины считать не умеют! — справившись с отрицательными эмоциями, произнес он восхищенно.

В это трудно поверить людям из будущего, но в пятнадцатом веке арабы были намного образованнее западноевропейцев.

— Меня учил константинопольский грек, — сказал я.

— А-а, тогда понятно! — произнес патрон.

Пара часов у него ушла на то, чтобы взять в долг недостающие деньги у генуэзского менялы. В итоге я получил увесистый мешок с золотыми монетами разных стран. Поскольку заработали их не на арагонцах, я решил, что король Франции перебьется, забрал свою долю, а остальное поделил между членами экипажа. Это было что-то вроде маленькой премии. Добавка к взятой ранее добыче и зарплате, которую они получат по приходу в Онфлер.

17

Во время нашего отсутствия Людовик, король Франции, продолжал устанавливать абсолютную монархию. Был взят приступом замок Жана, графа Арманьяка, самого отъявленного сторонника герцога Бургундского. Во время штурма граф погиб. Ходили слухи, что случилось это позже, что его, закованного в цепи, утопили в яме с фекалиями. Видимо, почетная смерть в бою считалась слишком легкой для отъявленного преступника. Он был дважды отлучен от церкви личными указами Папы Римского за то, что женился на родной сестре, использовав подложное разрешение, и прижил с ней троих детей. Говорят, сестра была самой красивой женщиной Франции. Вторую его жену, дочь графа Фуа, заставили выпить снадобье, чтобы выкинула ребенка, которым была беременна. Король хотел, чтобы у Жана Арманьякского не осталось ни одного законного наследника. За это он выделил бывшей жене графа солидную пенсию.

Я отправил Людовику Одиннадцатому его долю от добычи — сундук с золотыми альфонсино и биллонными монетами. Примерно через месяц получил письмо с благодарностью и подарок — свой сундук, из которого забрали только золото. Знал бы, всю королевскую долю отправил бы в новенах. Онфлерский меняла с удовольствием обменял их по курсу семь французских денье за одну.

Зиму я провел в Онфлере. Снял две комнаты в большом доме пожилого купца-вдовца. Его семья перемерла два года назад от чумы. Эта болезнь стала возвращаться каждые три года, а каждый тридцать третий свирепствовала с утроенной силой. Такая регулярность считалась знаком свыше, наказанием за грехи, но за какие именно — мнения расходились. Каждый священник находил свое объяснение в Библии. Это при том, что все соглашались, что и черт умеет иной раз сослаться на священное писание. Купец после такого удара стал жутко богомольным. Часто и подолгу паломничал, так что мы оставались в доме одни, на попечении его слуг, пожилой супружеской пары, Робина и Агнес. Старик был англичанином. Остался здесь, когда его армия вернулась на остров. Он был тощ и туг на оба уха. Легче было объяснить ему жестами, чем докричаться. Старуха была толстой и болтливой. Подозреваю, что из-за ее безостановочной болтовни и оглох Робин. В хорошую погоду я ездил на охоту, а в плохую, которая была чаще, преподавал Лорену Алюэлю основы навигации и судовождения. Парень был головастый, схватывал на лету.

Барк зиму провел у деревянного причала, ложась на илистое дно во время отлива. На нем постоянно жили и несли вахту три матроса, которым я платил по три экю в месяц. За две недели до Пасхи, когда потеплело, судно вытащили на стапель, дали просохнуть, а потом поконопатили и по-новой засмолили и покрыли смесью от древоточцев, очень вонючей. Подозреваю, что именно из-за этой вони насекомые не точили барк. После Пасхи его спустили на воду.

В это время в городе случились два интересных для меня события. Судили и наказали двух преступников. Первым был богохульник. Точнее, хулил он не столько бога, сколько священника. Богу досталось за компанию. Виновника, привязанного почему-то к лестнице, провезли в телеге по городу. Каждый мог плевать в него и бросать нечистоты и маленькие камни. Затем на месяц посадили на хлеб и воду в темницу под ратушей. Напоследок раскаленным железом прижгли губы до зубов. Уровень цивилизации определяется изощренностью издевательств над себе подобными. Вторым преступником была свинья. Они здесь шляются по улицам с утра до вечера. Одна укусила за щеку мальчишку. Хозяин свиньи утверждал, что исключительно в целях самозащиты. Вполне возможно, потому что детвора любит кататься на этих животных. Едешь не долго, зато визгу много, и всем смешно. Я тоже пробовал, когда мне было лет пять. Дольше смеялся, свалившись со свиньи, чем ехал на ней. На беду этой свиньи, мальчишка умер от заражения. За это бедное животное было сожжено на костре за городом, на лобном месте возле Руанских ворот.

Обращение с животными, как с людьми, меня не сильно удивило. Как-то стоял под погрузкой в Гамбурге и смотрел местные новости, которые информировали законопослушных немцев о суде над шофером грузовика, задавившем кошку. Хозяйка животного подала в суд на изувера. Немецкий судья вынес немецкий приговор: немецкая кошка перебегала немецкую дорогу в неположенном месте, не по немецкому пешеходному переходу, нарушив немецкий закон, поэтому немецкий шофер не виновен.

Пасху я отмечал в ратуше. Меня пригласили отцы города. Все уверены, что я — фаворит короля. По их понятиям, не может быть такой заслуги, за которую бесплатно предоставят стапель и дадут материалы на постройку большого корабля. Такие подарки делают только фаворитам. Дают очень много и незаслуженно. Впрочем, после прошлогоднего рейса местные моряки стали относиться ко мне с уважением. Мои шкипера рассказали всем, что я хоть и рыцарь, но знаю не меньше профессиональных моряков. Я сидел на возвышении, слева от адмирала Жана де Монтобана. Ели и пили мы с ним из серебряной посуды, захваченной в позапрошлом году у фламандцев. Купеческое судно везло серебряные изделия из Брюгге в Кале, чтобы расплатиться за овечью шерсть и овчины. На подходе к порту назначения их и встретили французские пираты. Капитан, взявший этот приз, купил на свою долю поместье и отошел от дел. Сейчас сеньорию вместе с феодальными правами мог купить любой. Дворянское сословие перестало быть замкнутым. Дверь открыта, как на вход, так и на выход.