Морской ястреб (др. изд.)
Шрифт:
— Замуж? За него?
Замешательство сэра Джона сменилось ужасом. Будет ли конец этим поразительным открытиям? Это верх всего или ему предстоит узнать что-нибудь ещё?
— Вы вышли замуж за этого презренного негодяя? — спросил он голосом, лишённым всякого выражения.
— Да, в Алжире. Вечером того дня, когда мы прибыли туда. Пока сэр Джон, не в силах произнести хотя бы слово, с округлившимися от удивления глазами, молча смотрел на Розамунду, можно было сосчитать до дюжины. Затем его словно прорвало.
— Хватит! — взревел он, потрясая кулаком под самым потолком каюты. — Клянусь Богом, если бы у меня не было других причин повесить его, этой одной хватило бы с лихвой. Можете мне поверить, за какой-нибудь час я покончу с этим постыдным браком.
— Ах, если бы вы только выслушали меня! — взмолилась Розамунда.
— Выслушать?
Сэр Джон подошёл к двери с твёрдым намерением призвать Оливера Тресиллиана, объявить ему приговор и проследить за его исполнением.
— Выслушать вас? — повторил он с гневом и презрением. — Я уже выслушал более чем достаточно.
Таковы были все Киллигрю, уверяет лорд Генри, прерывая свой рассказ и пускаясь в одно из пространных отступлений в историю тех семей, члены которых попадают на страницы его «Хроник». «Все они, — пишет его светлость, — были горячими и не склонными к размышлениям людьми, по-своему вполне честными и справедливыми, но в суждениях своих начисто лишёнными проницательности, а в порывах — сдержанности и рассудительности».
Прежние отношения сэра Джона с Тресиллианами и его поведение в этот чреватый роковыми последствиями час как нельзя лучше подтверждают справедливость оценки лорда Генри. Человек проницательный задал бы Розамунде множество вопросов, ни один из которых рыцарю из Арвенака просто не пришёл в голову. Хоть он и задержался на пороге каюты, несколько отсрочив осуществление своего намерения, причиной тому было чистое любопытство и желание узнать, есть ли предел сумасбродству Розамунды.
— Этот человек много страдал, — сказала Розамунда и, не обращая внимания на презрительный смех сэра Джона, продолжала: — Одному Богу известно, что вынесли его тело и душа за грехи, которых он не совершал. Многими из своих несчастий он был обязан мне. Теперь я знаю, что не он убил Питера. Знаю, что если бы не моё вероломство, он мог бы и без посторонней помощи доказать это. Знаю, что его похитили и увезли, прежде чем он успел снять с себя обвинение в убийстве, и единственное, что ему оставалось, — избрать жизнь отступника и корсара. Во всём этом виновата я, и я должна исправить причинённое мною зло. Пощадите его ради меня! Если вы меня любите…
Терпение сэра Джона иссякло. Его лицо пылало.
— Ни слова больше! — вскипел он. — Именно потому, что я люблю вас и всем сердцем желаю вам добра, я не стану вас больше слушать. Похоже, мне необходимо спасать вас не только от этого мерзавца, но и от вас самой. И если я не сделаю этого, то не исполню своего долга перед вами, изменю памяти вашего покойного отца и убитого брата. Но вы ещё будете благодарить меня, Розамунда. — И он снова повернулся к двери.
— Благодарить вас? — звонко воскликнула Розамунда. — Если вы исполните своё намерение, я всю жизнь буду ненавидеть и презирать вас как отвратительного убийцу! Каким же надо быть глупцом, чтобы не понимать этого! Да вы и есть глупец!
Сэр Джон остолбенел. Поскольку он был знатен, богат, отличался вспыльчивым, бесстрашным и мстительным нравом — а возможно, и просто потому, что ему крайне везло, — ему ещё ни разу не доводилось выслушивать о себе столь откровенное суждение. Без сомнения, Розамунда первая сказала ему это в лицо. В сущности, подобное открытие могло быть воспринято как свидетельство рассудительности и проницательности Розамунды, однако сэр Джон усмотрел в нём окончательное доказательство болезненного состояния её души.
Разрываясь между гневом и жалостью, сэр Джон фыркнул.
— Вы обезумели, — объявил он Розамунде. — Совершенно обезумели. У вас расстроены нервы, и вы всё воспринимаете в искажённом виде. Сам дьявол во плоти в ваших глазах превратился в безвинную жертву злых людей, а я — в убийцу и глупца. Ей-богу, когда вы отдохнёте и успокоитесь, всё станет на свои места.
Дрожа от негодования, сэр Джон вновь — уже в который раз! — повернулся к двери, но она неожиданно распахнулась, едва не ударив его по лбу.
В дверном проёме стоял лорд Генри Год, силуэт которого чётко вырисовывался в потоке солнечных лучей у него за спиной. Наместник королевы — как явствует из его «Хроник» — был одет во всё чёрное. На его широкой груди покоилась золотая цепь — символ высокого положения и весьма зловещий знак для посвящённых. Надо ли говорить, что кроткое лицо его светлости было чрезвычайно печально, и это выражение весьма соответствовало его костюму; однако оно несколько просветлело, как только взгляд лорда Генри упал на стоявшую у стола Розамунду. «Моё сердце исполнилось радости, — пишет его светлость, — когда я увидел, что она оправилась и вновь стала похожей на прежнюю Розамунду, по каковому поводу я выразил ей своё искреннее удовольствие».
— Ей следовало бы лечь в постель, — раздражённо заметил сэр Джон, чьи желтоватые щёки всё ещё горели лихорадочным румянцем. — Она нездорова, и я бы сказал — весьма нездорова.
— Сэр Джон ошибается, милорд, — спокойно возразила Розамунда. — Я далеко не так больна, как он полагает.
— Рад это слышать, моя дорогая, — сказал его светлость, и мне не трудно представить себе его любопытство, когда он заметил явные признаки неудовольствия и раздражения на лице сэра Джона. — Возможно, — с серьёзным видом продолжал он, — нам потребуются ваши показания по тому прискорбному делу, которым нам предстоит заняться.
Лорд Генри посмотрел на сэра Джона.
— Я распорядился привести пленника для допроса и оглашения приговора. Вам не будет слишком тяжело присутствовать при этом, Розамунда?
— Право, нет, милорд. Я обязательно останусь, — поспешно ответила Розамунда и гордо вскинула голову, как бы давая понять, что готова к любому испытанию.
— Нет, нет! — воспротивился сэр Джон. — Не слушайте её, Гарри. Она…
Но Розамунда не дала ему договорить.
— Принимая во внимание, — твёрдо сказала она, — что главное из предъявленных пленнику обвинений имеет прямое отношение ко мне, меня и надо выслушать в первую очередь.