Мортен. Охвен. Аунуксесса
Шрифт:
– Солнце выйдет, вместе сходим. А баранов наших пусть вон он попасет.
Он кивнул в сторону уважаемого всеми собаками и волками округи пса Бурелома (или просто Буренки, как мы вежливо называли его). Буренка тем временем, ожесточенно изогнувшись, вылизывался, подтверждая пословицу, что нужно делать уважающему себя кобелю в краткие минуты безделья.
Все стало на свои места, действия определены, волнения излишни. Мы продолжали заниматься своими делами, обстоятельно и несуетливо. И только удаляющийся треск соек отзывался некоторым холодком в груди. Что день грядущий нам готовит?
***
Туман сгинул, будто его вовсе и не было. Зато мокрая трава сохранила все следы, оставленные нынешним утром. И следы эти оказались престранными.
Что–то двигалось по направлению к морю, широко приминая всю растительность по ходу. А над чем это так напряженно склонился следопыт Охвен? По самому краю следа на маленькой сосенке, чуть не выкорчеванной неведомым, было что-то, заинтересовавшее опытного и бывалого охотника и воина. То есть, увы, не меня.
– Это кровь. К тому же, весьма возможно, человеческая. Хотя, быть может, кто-то завалил здоровенную зверюгу, положил ее на волокуши и теперь, надрываясь, тащит к родному очагу.
– В начале лета только охоту и устраивать…
– Что бы то ни было, а разузнать придется, – продолжая оставаться совершенно серьезным, сказал Охвен. Мои иронии он пропустил мимо ушей. – А потом сообщить куда следует: у них там стрел полные колчаны, мечи вострые, а по истреблении нечисти колдуны уже так истосковались, что и слов никаких нет. Сплошное молчание. Вот пусть и практикуются.
Последние слова он произнес едва слышно, каким-то сдавленным шепотом.
Мне стало совершенно ясно, что пойдем мы сейчас на поиски утраченного, но днем не страшно, тумана нет, дом рядышком, а со зверьем уж разберемся как-нито. Только вот Охвен совсем не похож на себя, больно мрачен, будто долг у родственника нужно забрать, а тот про это и не вспоминает. Так и пошел он по следу, подволакивая калеченую ногу, уверенно двигаясь к месту, где след этот начался. Я потащился следом, стараясь улавливать всяческие мелочи, как то: помет зайца (только внимание отвлек), гора измочаленных шишек под дятловой кузницей (тоже мне мелочь – споткнуться можно!), дохлая мышка (умерла, видать, совсем недавно, от разрыва сердца, узрев что, тащат на срубленных сосенках странные охотники). Стоп. Это не мышь. В наше время мыши просто так на дорогах не валяются. Это что-то типа серенького мешочка, который носят на шее.
– Смотри, Охвен, я нашел что-то.
– Молодец, глаза у тебя молодые, меня мои уже подводят. Давай-ка, поглядим на это поближе.
Он поднял мешочек. Нашейный кожаный шнурок оказался порван. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что бурые пятна на поверхности этого маленького нательного кошеля вовсе не грязь или разводы пота. Охвен медленно и осторожно вытряхнул на ладонь содержимое и вдруг резко одернул руку, как ужаленный. На траву упала миниатюрная медная рыбка. Я заметил, как задрожали руки у моего невозмутимого доселе друга. Лицо перекосилось, как от боли, он даже перестал дышать.
– Что случилось? – я встревожено ухватил его за локоть. – Сейчас сбегаю за бражкой, ты пока присядь здесь.
Алкоголь, говорят, способствует прояснению мозгов. Конечно, в некоторых умеренных количествах. Я уже вовсю собирался мчаться в наш лагерь, но Охвен придержал меня за плечо и произнес:
– Нам бы надо поторопиться. Я знаю, чья это вещь. Может быть, удастся еще что-нибудь предпринять.
Я поднял изящную рыбку и спросил:
– С чего ты решил, что знаешь, кто хозяин этой штуковины?
Охвен посмотрел на меня таким взглядом, что и мне самому сделалось тоскливо.
– Потому что эту рыбку, этого окушка, я сделал сам…
***
Шли мы совсем недолго. Наверно, потому что нигде более не задерживались, да и шагу прибавили изрядно. Оба молчали, хотя вопросов у меня была целая куча, но я прекрасно ощущал все беспокойство Охвена. А понять что-либо самостоятельно я попросту не имел никакой возможности, фантазии не хватало. Вот и шел я за Охвеном, уже более не отвлекаясь на всякие уличительные улики, да их, вероятно, и не было.
Так незаметно мы и добрались до ничем не привлекательной полянки. Полянка была совсем маленькой, ближе к противоположному краю, подобно кургану высились несколько разномастных валунов. Земля вокруг была вся истоптана, будто на танцевальной площадке или борцовском круге. Ну, а около камней, точнее, прислонившись к ним спиной, сидел человек. Мы замерли. Но и тот, кто сидел напротив нас, не шевелился. Да и вряд ли он когда-нибудь сможет сделать хоть какое-то движение, его сердце замерло и не билось. Теперь перед нами сидел не человек, а то, что от него осталось, мертвец. В этом можно было не сомневаться, потому что все его тело представляло собой сплошную рану, уже и не кровоточащую.
Таких людей я не встречал никогда: коротко остриженные черные волосы, ни намека на бороду и усы, хотя он уже и не был юным, тонкий и прямой нос, широченные плечи. В каждой руке он сжимал по неширокому и несколько искривленному мечу, уперев каждый из них в землю перед собой. Поэтому тело и не падало. И самое странное – воин улыбался…Улыбка получилась усталой и какой-то печальной, но как еще мог улыбаться мертвый – я себе представить не мог.
Пока я, застыв, как столб, созерцал эту ужасную картину, Охвен успел обойти всю поляну и теперь тряс меня за плечо. Сначала я увидел, что его губы шевелятся, а потом до меня стал доходить смысл его слов.
–…потому что другого объяснения найти не могу. Теперь же надо упокоить этого отважного воина. Я не помню их обычаев, да и никогда не старался в них вникать. Собирай, друг мой, побольше сосновых дров, сделаем погребальный костер, потом поговорим. На его земле положено павших хоронить до заката солнца – это я помню точно.
– Может, наших кого позвать надо? Я мигом сбегаю, – сказал я первое, что пришло на ум.
– Этот человек шел ко мне, не стоит поднимать волну беспокойства дома. Ничего исправить уже нельзя. Я не хочу объяснять, кому бы то ни было, почему и как все произошло. Нашей вины нет ни в чем. Судьбе было угодно, чтоб посланник Вержины не попал этим утром к нам, а в тумане прошел мимо, не подозревая, что за ним крадется сама Смерть…
Мы помолчали недолго, пока Охвен доставал свой топор, а потом отправились за смолистыми сосновыми дровами. Охвен рубил молодые деревья, я их носил к каменному холмику на поляне. Скоро там выросла целая груда аккуратно уложенных поленьев, высотой чуть ли не с меня. Наконец, Охвен сказал: «Хватит».
Мне было очень страшно, когда, напрягая все свои силы, мы затаскивали мертвого воина на самый верх нашей поленницы. Я старался задерживать дыхание и всячески отворачивался, когда руками цеплялся за окровавленную одежду, перенося бездыханное тело на заранее приставленные к вершине костра жерди. Потом Охвен поднял эти носилки на высоту своего роста, а я, забравшись на самый верх, отчаянно старался перетащить погибшего бойца на его смертный одр. Очень тяжелым был человек и, наверно, при жизни очень сильным. Тем не менее, мы сделали все, что посчитал Охвен необходимым. Он и запалил костер. Пламя взялось сразу с нескольких сторон, облизав все поленья и набросанный сверху лапник. Не успели мы перевести дух, и вот уже огонь набрал окончательную силу, с воем поглощая свою пищу. Повалил дым от лапника, в разные стороны полетели целые снопы искр, треск перекрыл собой все остальные шумы леса. От жара мы отодвинулись подальше, прикрывая лицо руками. Охвен забормотал заунывную отходную песнь, чтоб неизвестный воин нашел успокоение за пиршественными столами Валгаллы, чтоб вступил он в свое время во всеоружии на битву с темными силами, чтоб не держал обиды на нас, потому что не успели к нему вовремя на помощь. И, глядя на клубы поднимающегося к самому небу дыма, мне казалось, что я вижу спустившихся к усопшему валькирий. Они пригласили его за собой, и он, разведя руки в стороны от невыразимой радости, устремился ввысь все дальше и дальше от нас и от нашей суеты…