Мошенники времени

Асприн Роберт Линн

— Но в чем дело? — прошептала она, не понимая, что побудило человека, к которому все привыкли относиться как к последнему негодяю, проявить подобную щедрость.

Маркус поднял на нее глаза, все еще полные слез.

— Мне кажется, ему известно гораздо меньше, чем нам. Если бы он только знал то, что знаем мы… — Маркус тяжело вздохнул, потом поцеловал жену. — Дай я тебе расскажу. — И он поведал Йанире историю мальчика, упавшего через открытые Врата в чужую страну.

— Он напился в тот вечер, — прошептал Маркус, словно боялся разбудить дочек, спавших в своей кроватке рядом с их супружеским ложем. — Он был так пьян, и ему было так одиноко, что у него развязался язык, а может, он думал, что я его пойму.

И он мне рассказал… Что-то из этого я вообще не понимаю, но я постараюсь рассказать это тебе его словами. Он сказал, что все это началось как простая игра, потому что его отец…

* * *

Игра, насколько Скитер мог вспомнить сквозь дымку алкогольного опьянения, начиналась по-честному.

— Это была ошибка отца… а может, матери. Но знаешь, даже когда тебе всего восемь, ты уже можешь предсказать счет не хуже, чем, скажем, нью-йоркский букмекер подсчитывает шансы. Папаша — тот, например, купил моей школьной баскетбольной команде форму на всех и следил при этом, чтобы все матчи показывались по телевизору в удобное время. И с бейсбольной командой то же самое. И знаешь что, Маркус? Он ни разу не приходил посмотреть на то, как мы играем. Ни разу. Ни на одну чертову, даже самую важную игру. Черт, уже тогда можно было предсказать счет. Отцу было просто начхать на меня. Его заботил только престиж, который он мог купить. Сколько новых клиентов привлечет к нему это паблисити. Будь он проклят! Ну и бизнесмен из него был что надо. Такой богатый, что зубы ломило, стоило подумать об этом.

Маркус, хоть и не до конца понимал все, что говорит ему Скитер, видел, что бедный парень страдает так, как не снилось никому из тех, что изливали Маркусу душу в поздние часы за стойкой «Нижнего Времени» Скитер уставился в свой стакан с виски.

— Налей еще, Маркус, идет? Так-то оно лучше будет. — Он одним глотком осушил полстакана. — Да, лучше… Короче говоря, я начал тырить чужие вещи. Ну там, всякую мелочь в магазинах. То есть сначала мелочь — не потому, что я был бедный, а потому, что я хотел чего-то, добытого своими руками. Наверное, потому, что меня тошнило от тех дорогих игрушек, которые отец швырял мне, как кость собаке, чтобы та не путалась под ногами.

Он зажмурился и опрокинул в рот остаток виски, потом потянулся за бутылкой и налил еще. Взгляд его сделался рассеяннее, речь невнятнее.

— Если честно… я в день, когда это прз… пршл… произошло, и в магазине-то не был. Понимаешь, после Просш… Про-ис-шес-т-ви-я, в общем, когда начались все эти штуки со временем, все знали, что Врата могут отвориться где угодно, но, черт, обычно они гнездятся вместе, как это всю мою жизнь говорили по телеку, чтобы вокруг них можно было построить вокзал и чтобы на этом наживались эти чертовы туристические фирмы. Но, друг мой, — он плеснул себе в стакан еще виски, — эти чертовы Врата отворяются иногда где угодно и без предупреждения — просто так.

Он выпил. Рука его дрожала. И невольно, словно не замечая сам, он выложил всю свою историю. В тот раз он был неосторожен, и его поймали за кражей швейцарского армейского ножа. Но он был еще мал и очень убедительно плакал, и ему хватило ловкости улизнуть сразу же, как только полицейский отвлекся на мгновение. Он подумывал, не оставить ли все так, как есть, пусть этот скандал попадет в газеты и в теленовости, так бы он поквитался с отцом. Но он решил, что просто так еще не интересно — скандал маловат. Он хотел если скандала — так уж хорошего, такого, чтобы он сломал жизнь отцу так же, как тот сломал его жизнь — не ходя на его баскетбольные, бейсбольные, футбольные матчи, оставляя его в одиночестве ночь за ночью.

Поэтому он бросился прочь от полицейского, а тот — за ним Скитер петлял между остолбеневшими покупателями, нырял из секции в секцию, с этажа на этаж, а преследующий

его полицейский на бегу запрашивал подмогу по воки-токи.

Все это было даже весело — до тех пор, пока прямо в воздухе перед ним не разверзлась дыра. Единственное, что могло бы предупредить его об опасности, — это странный гул в голове. А потом воздух вспыхнул всеми цветами радуги, и Скитер как был — раскрасневшись от бега, с прилипшей к взмокшей спине футболкой — с криком провалился сквозь него, болтая ногами в воздухе.

Он упал на каменистую землю, а над ним безбрежным океаном раскинулось небо. Над ним стоял, глядя на него, человек, одетый в меха, с лицом, смазанным жиром от лютого ветра. В темных глазах его — потрясение, ужас и восторг. Задыхающийся от погони Скитер, у которого голова еще шла кругом от этого внезапного перемещения через ничто, в первую минуту только и мог что стоять, глядя в лицо незнакомца. Когда тот вытащил меч, Скитер понял, что у него остаются два выхода: бежать или драться. Обычно он привык убегать. Убегать вообще было проще, чем сталкиваться с противником лицом к лицу, особенно если у тебя была возможность расставлять тому западни на бегу.

Но он устал, и задыхался, и продрог на ледяном ветру, и встретился на этот раз с тем, к чему не привык за несколько набегов на торговый центр, — с человеком, на самом деле готовым убить его.

Поэтому он напал первым.

Конечно, восьмилетний мальчишка с краденым перочинным ножом не мог представлять маломальской угрозы для Есугэя Доблестного, и все же он ухитрился нанести тому кое-какой ущерб, прежде чем взрослый мужчина швырнул его на землю, приставив к горлу клинок.

— Ну давай, режь! — огрызнулся Скитер. — Все равно не хуже, чем быть никому не нужным.

К великому его удивлению, Есугэй — позже Скитер, разумеется, узнал, кто это такой, — поднял его, ухватив за футболку, похлопал по щеке и перекинул через седло с высокой лукой, вслед зачем они понеслись вниз с такого крутого горного склона, что Скитер не сомневался в том, что они сейчас же разобьются: Скитер, лошадь и тот безумец, что правит ею. Вместо этого они благополучно спустились к группе всадников, ожидавших их внизу.

— Боги послали нам богду, — объявил Есугэй (разумеется, содержание его речи Скитер узнал гораздо позже, когда научился понимать язык народа Есугэя. Впрочем, историю эту рассказывали вечерами у очага в юрте Есугэя еще много, много раз), хлопнув тяжелой рукой по спине Скитера с такой силой, что вышиб из него весь дух. — Он напал на меня с отвагой, достойной любого воина рода Якка, пролив мою кровь. — Мужчина, поперек чьего седла Скитер продолжал лежать, закатал рукав, с гордостью демонстрируя всем небольшой порез, нанесенный Скитером. — Это знак нам, знак со стороны небесных духов, пославших нам в своем разумении человека, чтобы он следовал за нами.

Несколько воинов помоложе улыбались религиозным убеждениям старого монгола, но умудренные опытом седые ветераны молча разглядывали Скитера, и скуластые лица их не выражали ничего, словно их вырезали из дерева.

Потом Есугэй Доблестный повернул голову своего коня на север.

— Едем, как я решил!

Без лишних объяснений Скитера перекинули на чье-то другое седло, надели на него меховую куртку — она оказалась ему велика, — завязали под подбородком тесемки войлочной шапки-ушанки — тоже слишком большой для него — и поскакали по дикой, пустынной равнине. Много часов продолжалась эта безумная скачка. Скитер проваливался в сон, просыпался от боли в затекшем, разбитом теле, ему совали в рот сырое мясо, размягченное от долгого лежания между седлом и вспотевшей конской спиной (он так проголодался, что ухитрился проглотить его), и продолжали скакать до тех пор, пока на горизонте не появились похожие на пудинги войлочные шатры; позже он узнал, что они называются юртами.