Мошенники времени
Шрифт:
Они ворвались верхом прямо в середину того, что даже Скитер безошибочно определил как какое-то торжественное шествие. Женщины и дети врассыпную бросились из-под копыт, со всех сторон раздался визг. Перегнувшись через луку, Есугэй вырвал из седла перепуганную молоденькую девушку, швырнул ее поперек своего седла и крикнул что-то. К ним уже бежали, опомнившись, мужчины, на ходу натягивая тетивы своих луков. Но воины Есугэя были наготове: свист стрел, и пешие с криком падали, хватаясь за горло, грудь, продырявленный живот. Всю дорогу обратно к горам, где он выпал из дыры в чистом небе, потрясенный Скитер гадал, что станется с ним, не говоря уже о бедной девушке — та наконец перестала голосить и лягаться и затихла, бросая на своего похитителя свирепые взгляды и тихонько всхлипывая.
Прошло немало времени, прежде
— Если богда принесет нам удачу, я повелю, чтобы он рос в наших шатрах как дар богов, чтобы он вырос настоящим Яккой или же умер, как может умереть любой мужчина — от холода, голода или вражеской стрелы. Если же наш набег будет неудачен и мне не удастся похитить себе невесту у этого плосколицего идиота, за которого ее выдают, значит, он не настоящий богда, и мы бросим куски его тела на съедение стервятникам.
Есугэя нельзя было обвинить в чрезмерном сострадании к кому-либо, кроме членов его рода. Он просто не мог себе этого позволить. Этого не мог себе позволить ни один монгол. Охрана от набегов соседей принадлежащих роду Якка пастбищ, скота и юрт занимала все его время, не оставляя в сердце места для ненужной чувственности.
Скитер жил в страхе перед ним — и любил его странным образом, которого не мог объяснить даже сам себе. Собственно, Скитер и раньше привык полагаться только на себя, так что необходимость драться с другими мальчишками за объедки от трапезы взрослых не явилась для него слишком уж большим потрясением. Но родной отец Скитера никогда не давал себе труда говорить ему вещей вроде: «Монгол-якка никогда не украдет у другого монгола-якка. В моей власти сорок тысяч юрт. Мы — маленькое племя, слабое с точки зрения наших соседей, так что мы не крадем из юрт своего рода. Но знаешь, богда, что самое прекрасное в жизни? Это украсть то, что принадлежало твоему врагу, и сделать то, что принадлежало ему, своим — и оставить его юрты пылать в ночи под визг его женщин. Никогда не забывай этого, богда. Имущество рода священно. Имущество врага — достойная добыча, которую добывают в бою».
Правда, мальчишки, как довелось узнать Скитеру, все равно крали друг у друга, и это доводило иногда до кровавых потасовок, которые Есугэй то беспощадно прерывал, то — порой — поощрял, если считал, что кого-то полезно как следует проучить. Что-что, а переносить тяготы Скитер умел. Драки с мальчишками вдвое старше его (хотя иногда вдвое меньше его ростом), зализывание ран, срастание сломанных костей в сезон зимних пыльных бурь, уроки езды верхом — сначала на овцах, которых они со сверстниками пасли, потом на яках и даже на лошадях, — перенести это Скитер мог. Он даже научился платить той же монетой мальчишкам, которые крали его пожитки: он выкрадывал то, что для него было наиболее ценным, и подбрасывал заклятым врагам
Если Есугэй и догадывался о проделках своего маленького богды, он никогда не заговаривал об этом, так что Скитера ни разу не наказали. Он отчаянно тосковал почти по всему, что он утратил вместе с Верхним Временем. Он тосковал по телевидению, радио, си-ди-плейерам, роликовым конькам, скейтбордам, велосипедам, компьютерным играм — как портативным, так и сложным, аркадным, — кино, попкорну, шоколаду, кока-коле, мороженому и пицце-пепперони.
Но он не тосковал по своим родителям.
Одного того, что его приняли в род Якка со знаменем из хвостов девяти белых яков, словно он действительно много значил для кого-то, было более чем достаточно, чтобы он не тосковал по отцу, который даже не притворялся, будто заботится о своей семье. Да и по матери тоже: после того как сын пять лет пропадал бог знает где, скорее всего просто погиб (а наверное, этим бы все и кончилось, если бы его не спас разведчик времени ценой своей жизни), она встретила его, своего сына, небрежно чмокнув в щеку, да и то ради приличия перед телекамерами. После этого она с присущей ей спокойной методичностью принялась составлять список школьных предметов, которые ему предстояло пройти, медицинских справок, новой одежды и всего прочего, так и не сказав ни разу «Милый, я так по тебе скучала», или хотя бы «Как ты ухитрился там выжить?», не говоря уже о «Скитер, я ужасно люблю тебя, и я так рада, что ты вернулся, что готова плакать».
Мать Скитера была так занята составлением списков и проверкой того, чтобы он был стерильно чист, что не замечала того, что он теперь почти всегда молчит. А отец долго оценивающе на него смотрел, а потом сказал: «Интересно, что мы можем выжать из этого, а? Ток-шоу на ТВ? Голливуд? Ну уж сценарий для телефильма — это точно. За это должны неплохо заплатить, так-то, парень».
Поэтому по прошествии двух недель тихой ненависти к ним обоим и острого сожаления о том, что они не могут познакомиться с острием меча Есугэя, как раз когда отец Скитера оторвался на время от составления всех контрактов, о которых он говорил в первый день, и решил послать его в какой-нибудь университет и сделать из него узкого специалиста по истории Монголии двенадцатого века и раннему периоду жизни Темучина, сына Есугэя от первого брака (подумать только, сколько денег на этом можно загрести!), Скитер сделал именно то, чему его учил Есугэй.
Ночью он без лишнего шума ушел из дома и на краденой машине отправился в Нью-Йорк продолжить образование по своей основной специальности — совершать набеги на врага. Мужчина и женщина, подарившие ему жизнь, тоже считались врагами. Он гордился — очень гордился — тем, что перед отъездом смог через компьютер снять все, что лежало на их электронном банковском счете.
Есугэй, хан монгольского рода Якка, отец впоследствии хорошо известного Чингисхана, был первым учителем Скитера. Нью-йоркские улицы углубили его образование. Возвращение в Ла-ла-ландию, на Вокзал Времени, который он помнил еще недостроенной бетонной коробкой с несколькими магазинчиками и единственными открытыми для перемещений Вратами, эксплуатируемыми фирмой под названием «Время хо!», стало завершающим курсом его уникального образования.
Поэтому, говоря: «Тем, кем я стал сегодня, меня сделал отец», — Скитер ни капельки не кривил душой. Беда была только в том, что он и сам не знал точно, кого же из своих отцов он имел в виду. Впрочем, он ни капельки не колебался в выборе тех мужских качеств, которым старался подражать. Скитер Джексон был типичным для двадцать первого века преступником, выходцем из среднего класса, нашедшим счастье в сердце монгольского рода Якка.
Поэтому он улыбался, разрабатывая свои планы действий против неприятеля — и эта улыбка (как говорили многие, в том числе и недоброжелатели) была абсолютно искренней, возможно, единственной искренней его чертой. Обитатели Восемьдесят Шестого стали для него некоторым подобием семьи, племенем, к которому он теперь принадлежал — только формально, разумеется. Однако он никогда не забывал то, чему учил его Есугэй. Собственность рода неприкосновенна. И ведь правда, не было большего наслаждения, чем жечь под покровом ночи юрты врага — пусть и метафорически, вытаскивая последний цент из лап туриста или бюрократа из правительства, которые абсолютно несомненно заслужили это.
И если остальные называют его за это негодяем…
Что ж, ну и пусть.
Есугэй Доблестный гордился бы им, подарив ему целый табун лошадей или даже хороший лук — то, что было пределом мечтаний Скитера. Ла-ла-ландия оставалась единственным местом, где современный монгольский богда мог практиковаться в своем искусстве без особого риска угодить в тюрьму. И потом это было единственным местом на земле, где он — если бы жизнь стала совсем уж невыносимой — мог шагнуть в Монгольские Врата, отыскать молодого Темучина и начать все сначала.
— Знаешь, — бормотал Скитер, опрокинув еще стакан виски, — в те вечера, когда мне не везет, когда ни одной сволочи не попадается, в общем, тогда я уже совсем решаю так и сделать. Прям так… пойти… в следующий же раз, когда Могл… Монгольские Врата откроются. Но так пока я не сделал, Маркус. Пока! — Он ударил кулаком по мокрой стойке. — Пока я жду их открытия, мне снова начинает везти. Так сказать, вовремя. Но понимаешь, мой хан всегда говорил, что одного везения в жизни мало. Вот почему я пашу как собака. И потом, пойми, это ведь гордость, а не жадность к деньгам. Я, видишь ли, должен жить по стандартам Есугэя. И как правило, — он икнул и чуть не выронил стакан, — как правило, это просто клёво, потому как эти… как их… бюрократы и чертовы туристы все как на подбор идиоты. Тупые, беззаботные идиоты, которым начхать, что творится вокруг них. — Он горько засмеялся. — Ну и пусть. Пусть себе остаются глухими, слепыми и тупыми. Главное, чтобы денежки шли, верно?