Москаль
Шрифт:
— «Свою Украйну любить, любить ип… Во время люте, в остатню тяжкую минуту. За нпе Господа молить…»
— И что? — спросил у него Елагин.
— А то, что у Шевченки нет ни одного современного украинского слова. Теперь надо говорить не «любить», а «кахать», не «время», а «час», не «минуту», а «хвылыну», не «молить», а «благать». Получается одно из двух: или Шевченко никакой не украинский поэт, или нет никакого украинского языка. — Дир Сергеевич воспользовался не своим наблюдением, а вытащенным из интернета, но чувствовал себя победителем. Он был убежден, что поразил воображение всех присутствующих, особенно граждан с украинскими корнями. То–то они разбежались — как тараканы. Даже певица удалилась, не говоря уж о молчаливой подруге. — Слушай, Рыбак!
— Да? — наклонил к шефу свою крупную круглую голову единственный в помещении хохол.
И тут Дир Сергеевич поведал ему о своем замысле насчет Леси.
Рыбак чувствовал, что его считают очень виноватым в том, что произошло с Аскольдом Сергеевичем, и готов был, насколько это возможно, заглаживать вину, но все же предложение младшего Мозгалева показалось ему неуместным. Тип предпринятого загула вроде бы не предполагал подобных поворотов. Тут украинская хата, а не подмосковная сауна. Он попробовал отговориться тем, что девушка не из «таких», но «наследник» настаивал: мол, все недотроги просто набивают себе цену.
Тяжело встав, Рыбак вышел. А в это время в компании произошла песенная революция. Кечин, Бурда и Елагин, старавшийся все же пить меньше остальных, запели хором «Прощайте, родимые скалы, на подвиг отчизна зовет…».
Дир Сергеевич откинулся на резную спинку стула и призакрыл глаза. То ли прислушивался к песне, то ли ждал появления Рыбака с новостями.
Елагин внимательно следил за этими переговорами, установление прямого, пусть и пьяного, контакта между Рыбаком и «наследником» не входило в его планы. Непосредственный «доступ к телу» шефа — краеугольный камень любой карьеры в «Стройинжиниринге». Елагин с отвращением вздохнул: о какой ерунде приходится думать на этой работе. Впрочем, надо полагать, всюду одно и то же. Уйти то есть некуда. Знакомое шило менять на сомнительное мыло. Аскольда он хотя бы уважал как сильную, трудовую капиталистическую личность, отчетливо видел, что количество произведенной им полезной работы намного превосходит количество совершаемых барских пакостей. Теперь же, судя по всему, идут другие времена. Младший брат пока показывает себя специалистом лишь по части пьяной дури. А что, собственно говоря, мешает вообще расплеваться с этим миром грязного чистогана?! Теперь, когда и обе жены, и сын прочно ввинчены в заокеанскую жизнь, ему для поддержания своего романтического существования не нужна зарплата начальника службы безопасности. Елагин еще глотнул горилки и с вдохновляющей отчетливостью увидел, что никаких препятствий на новом, светлом пути не обнаруживается. Вот хоть прямо сейчас встань и уйди. Все только обрадуются. И Кечин, и Бурда, и вся директорская шайка там, на Остоженке, не говоря уж о Рыбаке. Спит и чует своей задницей кожу елагинского кресла. Майор всех держал в кулаке. Он даже посмотрел на кулак, сжимающий граненую рюмку. Хорош. Единственное, что мешает разжать его, — Аскольд в темнице. Нельзя бросать человека в таком положении. Вытащу, тогда и уйду, решил майор и снова выпил.
И в этот момент вернулся Рыбак. Сразу стало понятно — поход окончился неудачей, это смущало Рыбака, даже поганые поручения начальства надо уметь выполнять. И даже в первую очередь именно поганые. Он вздыхал и двигал огромными ноздрями и бровями.
— Ну что? — поинтересовался «наследник», не открывая глаз.
— Не нашел, — посетовал гонец, прикидывая реакцию «наследника». — Спать, видать, легла.
— Да врешь ты все, — рассмеялся вдруг Дир Сергеевич. — Ты и не искал ее. Ты черт знает чем занимался — я, брат, знаю тебя, шельмеца!
Рыбак развел руками, не понимая, как себя вести. «Наследник» вдруг вскочил со стула, подбежал к окну и стал тыкать в стекло пальцем. За окном открывалось зрелище непростительной красоты. Темно–темно–синее небо с огромными, сытыми звездами и ярким, сочным желто–серебряным месяцем. Так малюют украинскую ночь начитавшиеся Гоголя мультипликаторы.
— Ты нарисовал его, пока мы тут пели, — обернулся «наследник» к Рыбаку.
Все рассмеялись. Но шеф, оказывается, не шутил. Он схватил нож со стола и бросился к выходу с криком:
— Щас я его соскоблю! Такого месяца не бывает!
Собутыльники встали, им было лень участвовать в играх шефа, но совсем уж проигнорировать его каприз они посчитали невежливым. Кряхтя и отрыгивая, правящая верхушка «Стройинжиниринга» двинулась к выходу.
Вылетев на воздух, Дир Сергеевич какое–то мгновение был парализован, словно муха, запечатанная в холодном хрустале. Только легкие выдавали расплывающееся облачко белого дыхания. Ночь в натуральную величину оказалась намного грандиознее того, что было видно через красивое окошко. «Наследник» повертел головой и обнаружил, помимо звездного неба над головой, еще и приметы какой–то мелкой человеческой жизни тут, внизу. Очертания хаток, светящиеся окошки, телега с торчащими в небо оглоблями — так, словно сбежавший от нее конь превратился в созвездие. Чу! Мелькнула тень. Это, несомненно, Леся огибает угол соседней хаты с ведром водицы: гибкий стан, тонкая рука. Не размышляя, Дир Сергеевич метнулся за тенью, спотыкаясь о комки подмерзшего чернозема.
За его спиной распахнулась дверь, и в ночной мир стали вываливаться замедленные фигуры пропитанных горилкой москвичей.
Устремленному Диру Сергеевичу было не до них: главное — не рухнуть, потому что почва Украины сопротивлялась его желанию настичь молчаливую официантку. С разбегу вцепившись в угол хаты, москаль выглянул из–за него и увидел, что его избранница поднимается на низенькое крыльцо. Собрав остаток сил и окутывая замедленные звуки белым облачком дыхания, он прошептал ей вслед:
— Ле–е–эся!
Беглянка замерла, потом повернулась, не ставя ведро на крыльцо. Дир Сергеевич принял это за готовность выслушать его и, мучительно стараясь держаться вертикально, зашагал к ней. Пересек освещенное пятно земли, усыпанной соломой, схватился за столб, подпирающий крылечный навес. Лица девушки он почти не видел, ему лишь было важно, что его слушают. И он торопливо заговорил о том, что одинок, но в то же время богат; что, увидев ее, понял — только одна она нужна ему, и поэтому она должна поехать вместе с ним. Чем дальше он откровенничал, тем несуразнее была его речь. Он говорил, что не молод — но ведь и не стар; что если Леся согласится, то будет спать на золоте, а есть на чистом шелке, а уж черевичек у нее будет целый магазин. Да, тут восхитительные ночи, но он устроит ей ночи еще восхитительней, и пусть не сомневается, что деньги у него есть.
Его речь прервал внезапно хлынувший из темноты водопад ледяной воды. Его чуть не сбило с ног, но он устоял и даже бодро фыркнул, освобождая переполненные ноздри. И не вскипел, как вроде должен был бы, а сказал укоризненно:
— Леся, не лейся!
— Я не Леся, а Наташа, — отрезала девушка с пустым ведром. И это несколько расстроило ухажера. Он уже начал привыкать к мысли, что его избранница немая, что могло бы быть большой изюминкой в хохлушке.
— Ты меня обманула… Но я–то честный! Раз уж звал тебя к себе — так вот визитка. — Дир Сергеевич не без труда извлек из нагрудного кармана пиджака свою карточку, повертел ею в воздухе и, поскольку ее не спешили принять, сунул в пустое ведро. — Все, я — баиньки… — И куда–то пошел — то ли в поисках ночлега, то ли каких–то новых впечатлений.
Потерявшие своего шефа господа москвичи громко недоумевали, куда он мог пропасть тут между тремя хатами? Им было невдомек, что сильным душевным порывом «наследника» вынесло с территории экзотического хутора в голую степь, где он и петлял в сырой темноте, обуреваемый алкогольными образами.
Потерять еще и второго руководящего брата было бы слишком для «Стройинжиниринга», поэтому господа ответработники нервно забегали, выветривая из голов горилочные пары. К ним подключились оба шофера и обслуга.