Московская метель
Шрифт:
Мишка набычился, собрался заявить, что он вообще не устал, что он, если надо, готов бегать еще пять часов. Но неожиданно зевнул так мощно и громко, что все, кроме него, рассмеялись, а Кучка недоуменно взвизгнул.
— Утром, все утром, — сказал Алексей Федорович.
В очередной комнате, на этот раз маленькой, с письменным столом в углу и большим шкафом для одежды, гостю поставили и застелили раскладушку. Мишка еще успел выглянуть в окно, обнаружить, что отсюда хорошо видно Кремль, нежащийся в оранжевых
Глаза слипались, ноги самым натуральным образом подгибались.
Сил едва хватило на то, чтобы залезть под одеяло, растянуться на прохладной простыне. Затем накатил сон, похожий на разноцветный вихрь, тяжелый и сладкий, и Мишка окунулся в него с головой.
Вынырнул вроде бы тут же, но за окном было светло, а в дверь заглядывала Алиса.
— Поднимайся, завтрак готов, — сказала она.
— Дело святое, — пробормотал Мишка, с трудом отрывая голову от подушки.
Девчонка хихикнула и исчезла, а он начал выбираться из раскладушки.
На завтрак получил самую большую яичницу, которую только видел в жизни, и огромную кружку чая.
— Ну что, сыт ли ты, отрок? — спросил Алексей Федорович, когда с едой оказалось покончено. — Ибо утроба юная обширна, плоть молодая еды немало требует, это и я помню.
— Да, спасибо, — Мишка отодвинул тарелку. — Может быть, вы все же дадите мне молоток?
Он думал, что старик будет возражать, но тот промолчал, ушел, и вскоре вернулся с инструментом — тяжелым, старообразным, как и его хозяин, с деревянной захватанной ручкой.
— Пробуй, — сказал Алексей Федорович.
Мишка принес куртку с лежащим в кармане золотым «яйцом», положил на табуретку. Подумал немного, и переместил на пол, затем взял молоток, и в нерешительности замер — они все смотрели на него, и Алиса, и ее дед, и даже Кучка, чьи желтые глаза казались печальными и понимающими.
— Взялся, так делай, — проговорила девчонка. — Или передумал?
— Ну нет! — и Мишка ударил, изо всех сил, что у него оставались.
И удивительным образом промахнулся, саданул по полу, да так, что в линолеуме появилась вмятина. Врезал повторно, на этот раз слабее, негромко звякнуло, и молоток отлетел от часов, точно они были из резины.
— Стой-стой, — вмешался Алексей Федорович. — Предмет сей не дастся тебе так просто. Отступись!
— Вот уж нет, — Мишка закусил губу, и сделал третью попытку.
Он не понял, куда попал, но молоток вновь отскочил и заехал в лоб с такой силой, что в голове загудело. Выронил инструмент и сел на полу, щупая быстро набухающую шишку и пытаясь сообразить, что произошло.
— Видишь, оно защищается! — сказала Алиса, глядя на него с тревогой и жалостью. — Ударишь еще — без пальца останешься!
— Или молоток сломается, или соседи снизу решат, что с них хватит стука над головой, —
— Но как же тогда… — Мишка чувствовал себя растерянным, как никогда в жизни.
Не может быть такого, чтобы бездушный предмет, дорогая поделка, даже золотая, умела оборонять себя — вещь на то и вещь, чтобы служить человеку, и разрушаться, когда он пожелает! Но если подумать, есть такие люди, что сами служат вещам, разве что не молятся на них, а уж жертвы приносят…
Взять хотя бы тетю Любу, маму друга Димона — она шмотки покупает каждую неделю, так что у них вся квартира барахлом забита, и шкафы, и полки, и кладовка, но остановиться не может, всегда говорит, что ей надеть нечего.
Если уж обычные вещи имеют такую власть, то что говорить о необычных?
— Вижу, ты думаешь, — Алиса засмеялась, на лице ее обнаружился ехидный прищур. — Чудесное зрелище.
Мишке захотелось ее стукнуть — ну сколько можно насмехаться?
— И вообще, тебе пора идти, — продолжила девчонка. — Иначе рискуешь в театр опоздать.
В голову словно ударила молния — точно, у них же сегодня с утра представление в Большом Театре, он даже помнит, во сколько, и наверняка там получится отыскать Анну Юрьевну и одноклассников! И еще надо попытаться оживить телефон, вдруг тот прекратил забастовку и сегодня заработает?
— Да, конечно, — сказал Мишка. — Но ведь если я выйду, меня опять эти двое учуют?
Вспомнились Охотники на вечернем Арбате, равнодушное лицо плечистого, его черная бандана и косуха, алчный, хищный взгляд лохматого, его помятый камуфляж и длинные, как у обезьяны руки.
По спине пробежал холодок.
— Истинно так, — Алексей Федорович кивнул. — Но ты же не можешь сидеть здесь всегда? Неведомо, помимо того, настигнут тебя Охотники или нет… На все воля божия.
И он перекрестился.
— Да, конечно, — Мишка отогнал малодушное желание и в самом деле остаться в этой квартире: может быть, пройдет день-другой, и о нем забудут, да и телефон удастся отремонтировать?
Но нет, так нельзя, что будет с мамой и папой?
Да и не хочется выглядеть трусом и перед самим собой… и перед Алисой тоже.
— Да, — повторил он, откладывая молоток. — Я пойду. Спасибо, что пустили переночевать.
— Я тебя провожу, — заявила она, и поднялась. — Кучка, ты никуда не идешь!
Пес заворчал, засучил хвостом, показывая, что не согласен, но дисциплинированно остался на месте.
Алексей Федорович проводил Мишку до двери, подождал, когда тот оденется, а затем перекрестил и обнял.
— Ты все одолеешь, отрок, я верую, — шепнул он на ухо. — И буду молиться за тебя.
Пока ехали в лифте, Мишка смотрел в стену, Алиса что-то напевала тихонечко.