Московский гость

Литов Михаил

Идея доставки Леонида Егоровича в Кормленщиково любой ценой принадлежала Членову и лишь впоследствии превратилась в волю всей ячейки. Писатель, практично убежавший в ночь чудес от змеи, был еще далек от интеллигибельных соображений, в какую сторону бежать от явно заприметившей его и озлившейся судьбы. Он оказался в положении человека, который творит безрассудства, не сознавая этого, не сознавая, что в его голове уже не осталось ничего, кроме крошечного, но могущественного источника глупости, и он потому выделывает всякие нелепости, что больше не зависит от себя, не помнит своего богатого житейского опыта и навсегда расстался с былой рассудительностью. В результате выдумывал свой план Членов очень искренне, без всякой задней мысли.

Его мучила совесть за то, что он накричал на вождя, и ему хотелось сделать Коршунову приятное, а что может доставить Леониду Егоровичу большее, даже в его нынешнем положении, удовольствие, чем возможность побывать на людях, предстать перед народом. Его идею особенно горячо поддержал один заметный и влиятельный функционер по фамилии Образумилов. Были, конечно, и сомневающиеся, утверждавшие, что народ попросту поднимет вождя на смех, увидев, какой толщины он достиг, и ничего, кроме бесславного курьеза, из такой демонстрации ячейка не извлечет. В общем, как бы печальная и неуместная смехотворность Леонида Егоровича не бросила тень на святое дело борьбы за народное счастье! Образумилов же росточком и подвижностью он был все равно что ртутный шарик - высказался за линию Членова с необычайным жаром и сумел переубедить колеблющихся товарищей.

– И так очень много в городе болтают о случившемся с Леонидом Егоровичем, - говорил он, расхаживая перед собравшимся в партийной резиденции активом в сером костюме восьмилетнего мальчика и лакированных туфлях, которые были бы впору иному громиле; серый в горошек галстук Образумилов, кажется, не снимал и по ночам, восходя на супружеское ложе. Слухи, прямо скажем, не в пользу нашего товарища. А мы, привезя его в Кормленщиково, докажем, что все это только беспочвенные сплетни, клевета демократов. Мы сделаем так, что никто лишних размеров Леонида Егоровича не увидит. А сделать это - дело техники.

В действительности предприимчивый Образумилов был совсем не прочь выставить Коршунова на осмеяние и тем погубить его карьеру, ибо давно уже метил на его место. Что карлик, попиравший землю огромными лапищами, взялся за дело слишком горячо и повел его с каким-то непомерным ожесточением, Членов заметил скоро. Он-то полагал, что прежде следует выяснить отношение самого Леонида Егоровича к их затее, но по Образумилову выходила уже задействованной железная воля партии, а мнение Леонида Егоровича в расчет явно не принималось. И что-либо противопоставить такому положению вещей Членов был бессилен.

Комиссию по экстренной доставке вождя на торжества и возглавили Членов с Образумиловым. Они вплотную занялись этой деликатной проблемой. Хотя писатель мог своего маленького, тщедушного компаньона перешибить, как говорится, соплей, он, смутно угадывая, что этот изворотливый субъект не просто идет в гору и набирает силу, а уже скопил в своих руках огромную власть, какую-то даже тайную власть, панически боялся его. Его повергала в ужас мысль, что добрейший Леонид Егорович может быть снят с своего высокого поста, а его место займет Образумилов.

Доктор Корешок внимательно выслушал их заявление о необходимости временного изъятия Коршунова из бокса и привел немало доводов против, наговорив кучу слов как о заметном улучшении здоровья вождей, так и о полной нецелесообразности какой-либо транспортировки их идущих на поправку тел. Бренных тел, не без патетики и ложного, в общем-то, пафоса добавил последователь Гиппократа. Высказался он и о действиях природы, поставившей на состоянии его пациентов очевидное клеймо неопознанного явления. Пока доктор нес всю эту околесицу, ему неотступно досаждал вопрос, кого он видит в лице Образумилова, крошечного носителя гигантских штиблет. Клоуна? Или в своем роде замечательного урода? Если принять во внимание ничем не замутненное трезвомыслие доктора, то довольно удивительным выглядит назойливо закрадывающееся в его душу вздорное, суетное подозрение, что Образумилов не иначе как генерал, разумеется переодетый, а потому отчасти даже и с претензией на показную опереточность.

Медицинская схоластика почти заставила Членова отказаться от плана, который он еще до некоторой степени считал своим, однако Образумилов был неумолим. И тогда доктор Корешок, то и дело поправлявший привычным жестом очки и хмуривший свое интеллигентное лицо, окончательно опознал в "генерале" урода. Сами по себе уроды не вызывали у доктора антипатии, как это случается с людьми обыкновенными и грубыми, но уродов, притязающих на власть и влияние, он терпеть не мог. Его равнодушие к политике, до сих пор помогавшее ему находить свое место под солнцем при любом режиме, вдруг растаяло без следа.

– Да что это вы так рветесь в Кормленщиково на праздник?
– заговорил он с раздражением и поднял руку с зажатым между пальцами карандашом, как бы собираясь бросить его в функционера.
– Не пойму, что вам там, собственно говоря, делать. Не ваша ли партия, пока была у власти, то чуть ли не запрещала труды поэта, то подвергала их идиотской цензуре, то делала вид, будто не замечает их? А теперь вы стали большими друзьями поэзии? Малопочтенный мой Аристарх Гаврилович!
– Корешок бросил еще один убийственно гневный взгляд на карлика, сидевшего перед ним на стуле в непринужденной позе.
– Да вы лицемер! Вчера вы толпами уничтожали людей и складывали трупы в штабеля, а сегодня как ни в чем не бывало болтаете о гуманизме. Вы разрушали церкви, а нынче приглашаете священников освящать ваши партийные гнезда. Что же вы за невыводимая популяция такая? Откуда и зачем вы свалились на нашу голову?
– закричал доктор, откидываясь на спинку стула и в упоении горя закрывая лицо руками.
– Я сказал - лицемер? Нет, вы... впрочем, не буду засорять язык непотребными словами... одно скажу: вас надо предать суду и вынести по вашему делу самый суровый приговор. Вплоть до высшей меры, да, милейший! Расстрелять вашу партию к чертовой матери!

Доктор разгорячился, его холенная, с пронзительной, но не навязчивой ноткой аскетизма, физиономия стала пунцовой, а с губ взмывали хищные ястребки оскорблений. Однако он осекся, и кровь отхлынула от его лица, когда он увидел, что произошло с Образумиловым: голубые и глубоко запавшие глаза Аристарха Гавриловича медленно, с надежностью отлаженных механизмов выдвинулись вперед и сошлись на переносице, он оставался крошечным человеком, дутым генералом и даже клоуном, а вот глаз у него теперь был как будто один, как у циклопа, и в этом уплотнившемся, нордически побелевшем оке занималось холодное жуткое зарево.

– Вы все сказали?
– надменно, ледяным тоном осведомился Образумилов.

– Все...
– пробормотал доктор.

– А теперь возьмите в толк, как поступают люди, владеющие культурой поведения, - сказал карлик.
– Мы могли забрать Леонида Егоровича без всякого вашего на то согласия. Но мы, зная вас за лечащего врача, пришли и предупредили о своих намерениях. Вот что значит культура поведения! А вы хотите предать нас суду, вы, не умеющий вести себя в приличном обществе!

Корешок был готов принять от этого ужаснувшего его дьявола любые упреки, но кое-какие сомнения все же бродили в его уме.

– Что же вам дает основания утверждать... что я не умею себя вести?

– Напоминать кому-либо о прошлых прегрешениях - разве это не есть еще больший грех? Копаться в куче грязного белья, которое мы первые спешим выбросить на помойку! Кто же первый осудил допущенные в прошлом ошибки, если не мы? А вы бросаете нам в лицо неслыханные обвинения так, словно и не слышали нашей самокритики! Вставай, Членов, поднимайся!
– крикнул Образумилов, и Членов встал, тупо глядя на белый чистенький халат и заторможено, как во сне, гадая, не объявлена ли ловко втиснутому в него доктору братоубийственная война. Образумилов воскликнул: - Пошли, нам тут нечего делать!