Московский инквизитор (сборник)
Шрифт:
— Ладно, — сказал Орлов. — Отматерились, и будя. Надо дело делать, звони Любимову. Не заставляй уважаемого адвоката себя ждать.
Едва Лев взял телефон, как тот зазвонил. Номер был незнакомый, но Лев ответил — это оказался дежурный ИВС. Он долго колебался: звонить или нет, а потом подумал, что лучше рискнуть. О том, что некоторые генералы не без содействия Гурова сменили место работы на гораздо менее престижное, а то и вовсе со службой и свободой распрощались, в полицейских кругах Москвы не знал только глухой. Вот и получалось, что иметь такого человека врагом — себе дороже, тем более что он все равно скоро все и сам узнает, так что лучше
— Лев Иванович, — шепотом проговорил он. — Я, как и обещал, собирался поместить вашу супругу в тихую камеру, но мне приказали посадить ее к уголовницам.
— Кто? — помертвев, выдохнул Лев.
— Никифоров, — еще тише, едва различимо ответил дежурный. — Только вы меня не выдавайте, пожалуйста. Мне же здесь еще служить.
— Не выдам, — пообещал Гуров.
Поняв, что произошло что-то страшное, остальные трое не дыша уставились на него, но Лев все молчал.
— Ну? — рявкнул на него Орлов.
— Никифоров приказал посадить Марию к уголовницам, — мертвым голосом произнес наконец Лев. — Если с ее головы хоть волос упадет, я его застрелю, — сказал он, и прозвучало это так, что все поверили — да, застрелит.
— Вот ведь сука! — с ненавистью процедил Крячко. — Ну повезло тебе один раз! Уцелел ты, когда ложкомоевских ублюдков там потравили, так сиди тихо! Нет же! Он снова на рожон лезет!
— Ему просто приказали, — тем же голосом ответил Лев. — И он, гад, мне скажет, кто именно!
— Охолонись, Лева! А то таких дров наломаешь, что рядом с Марией окажешься! — прикрикнул на него Орлов. — С этим делом я и сам разберусь! Ты адвокату звони!
Непослушными пальцами Лев с трудом набрал номер Любимова, который ответил ему тут же.
— Это Гуров, — представился Лев.
— Здравствуйте, господин полковник, — сочувственным тоном сказал адвокат. — Наверное, репортаж нашего общего знакомого Александра Турина смотрели, вот и позвонили попозже. Я тоже посмотрел — грустное зрелище. Сколько живу, столько удивляюсь, как некоторые люди весело и с песней копают себе могилы, а потом очень удивляются тому, что в них оказались — это я о Задорожном, Лескове и тех, кто за ними стоит. Как я понял, ваша супруга в ИВС? В каком именно? — поинтересовался он и, услышав ответ, предложил: — Тогда встретимся с вами возле входа в девять часов утра.
— Завтра воскресенье, — напомнил Гуров. — Как вы сможете получить ордер, если даже я не знаю, кто будет ее следователем?
— Простите, Лев Иванович, но это уже мои проблемы, — успокаивающе заверил Любимов.
— Марию посадили в камеру к уголовницам, — сдавленным голосом сказал полковник.
В ответ адвокат присвистнул и заявил:
— Тогда считайте, что эти люди себя уже и закопали! До встречи!
Отключив телефон, Гуров тяжело вздохнул и стал подниматься.
— Ну куда ты в таком состоянии? — остановил приятеля Орлов. — Оставайся у меня — спать-то всего пару-тройку часов осталось, а то, пока доедешь, и того не будет.
— Надо переодеться, чтобы выглядеть достойно, а то эти сволочи решат, что они меня сломали, — объяснил Лев.
— Да мы с дядей Левой поедем, — поддержал родственника Вилков.
— Так у вас же там, судя по репортажу, черт ногу сломит. Все вывалено, скомкано и перемешано вдобавок, — попытался отговорить их Стас.
— Вот пока дядя Лева будет спать, я ему костюм, рубашку и все остальное подготовлю, — заверил их Саша.
Поняв, что спорить бесполезно, Орлов с Крячко махнули рукой, и Гуров
Возившийся на кухне Вилков прекрасно понимал, что дядя Лева не спит, но все равно старался не шуметь. Он выудил из валявшихся кучей на полу вещей костюм, рубашку, галстук и все остальное, что могло потребоваться Гурову через несколько часов, и старательно стал приводить их в порядок, но думал при этом о тете Маше, хотя она и запрещала ему так себя называть, а велела обращаться просто по имени.
А у Марии к тому времени все уже было в порядке. Относительном, конечно. С трудом пережив процедуру обыска, личного досмотра, фотографирования и дактилоскопирования, она довольно долго сидела в какой-то комнате, держа в руках не только пакет с туалетными принадлежностями и кое-какими продуктами, которые ни за что не стала бы есть после того, как в них копались чужие люди, но и стопку жутко чем-то вонявшего постельного белья. Наконец за ней пришла какая-то женщина в форме и повела ее по бесконечным коридорам. Звук отпиравшихся перед ней, а особенно запираемых сзади замков здорово действовал на нервы, но она держалась.
— Все мужики — сволочи, — негромко говорила ее конвоирша. — Все, как один! Хоть бы раз на нормального одним глазком посмотреть! Так ведь нет их!
— Ну почему? Есть исключения, — не выдержав этого бормотания, сказала Мария.
— Это ты про своего, что ли? — уточнила женщина, и Мария кивнула. — Ничего не скажу, орел-мужик! Только ведь все равно тебя не уберег! Хотя вытащить — конечно, вытащит! Это же уму непостижимо, чтобы жену самого Гурова в изолятор сажали!
Наконец они остановились перед одной из дверей. Глянув через окошечко внутрь, конвоирша отперла замки и сказала:
— Ну, ступай! Бог тебе в помощь! Ты уж там поаккуратней!
Мария вошла в полутемную камеру, дверь за ней закрылась, и она, ничего не видя после яркого света, сделала всего один шаг вперед, но на что-то налетела, это что-то загремело, и отовсюду раздались недовольные голоса:
— Ты чё шумишь? Чё спать мешаешь?
— Под ноги гляди, шмара безглазая!
Женщины еще повозмущались, и, когда они немного стихли, Мария сказала:
— Добрый вечер! Извините, но я не видела, что здесь на дороге что-то стоит.
Тут она почувствовала возле себя чье-то присутствие, раздался голос:
— А вот это тебе, чтобы в следующий раз лучше видела!
Потом Мария почувствовала резкую боль, и на нее обрушилась темнота. Когда она уже могла что-то соображать, оказалось, что она лежит на полу, свет включен, но перед глазами все плывет, а сверху раздается чей-то торжествующий голос:
— Бабоньки! Мы новенькую прописали! Кончай придуриваться! Вставай! Обзовись, кто такая будешь!
Вставать Марии решительно не хотелось. Хотелось просто умереть, вот на этом самом месте. Чтобы больше не было этой боли в левом глазу, этого унижения, этих издевательств. Вот тебе и Станиславский: «Вы в предполагаемых обстоятельствах». Тут над ней раздался уже другой голос, грубый и хриплый: