Московский оружейник
Шрифт:
– А, ты его подозреваешь?
– Да, и если мои подозрения верны, мы можем избавиться от него в любое время.
– Объясни.
– Я думаю, он папский шпион, присланный из Рима, чтобы узнать что-нибудь о замыслах нашего императора.
– Но он не был в императорском дворце.
– О, нет, господин. Он был во дворце несколько раз, и однажды сам император приказал выгнать его из залы для приёма.
– Но у тебя есть какие-то особенные причины думать, что он папский шпион?
– Что ж, он католический монах, и он слоняется по самым важным местам в городе. Даже те обстоятельства, о которых я рассказал – его попытка проникнуть в залу для приёма во время личной беседы и его изгнание императором – почва для подозрения. Во всяком случае, я за ним послежу.
– Это правильно, – ответил герцог. После недолгого размышления, он добавил: – Я не понимаю, если он шпион из Рима, почему он оказался возле места незначительной дуэли? И, кроме того, я слышал, как несколько человек говорили, что видели его раньше.
– О, наверное, он просто на кого-то похож. Я уверен, что он никогда раньше не бывал в Москве.
Герцог снова предупредил горбатого священника, чтобы тот был осторожен. Савотано пообещал, что будет очень осторожен, и удалился.
А Ольга, герцог Тульский остался наедине с собственными мыслями. Лучше бы порочный монах был его палачом! Лучше бы ему лежать в постели графа и мучиться от смертельной боли! Лучше бы ему быть бедным оружейником, так он хотя бы был честным! О, лучше бы ему быть последним нищим, который бродит по земле, чем герцогом! Но он этого не осознавал. У него была цель, и он пытался вглядеться в чёрную, ужасную пропасть, которая зияла на пути к этой цели!
Глава 10. Странное открытие
Разнеслись вести о том, что граф Конрад Дамонов при смерти. Через несколько дней лучший хирург в Москве сказал, что он поправится; но сейчас тот же хирург сказал, что он умрёт. С ним происходило что-то странное, это была не лихорадка, но, скорее, истощение жизненных сил. Он быстро слабел, и медицинское искусство не могло его оживить. Кто-то думал, что у него внутреннее кровотечение, но другие понимали, что в таком случае должны быть внешние симптомы. Сама рана зажила, но болезнь продолжалась. Врач и священник бывали у него ежедневно, а врач – ежечасно. Врачом был Копани, а священником – горбатый Савотано!
Граф лежал в постели, больной и слабый, но сейчас не мучился от боли. С ним сидела только пожилая женщина, а священник недавно ушёл. Это было после полудня. Умирающий только что принял мощное лекарство, хотя это было против воли священника, который сказал, что от такого снадобья больной может умереть, не приходя в сознание, и тем самым лишиться надежды на спасение. Он только что принял лекарство, когда раздался тихий стук в дверь. Женщина подошла к двери и поговорила с девушкой, которая постучалась, а когда вернулась, объявила, что графа хочет видеть Рюрик Невель.
– Пусть войдёт, – прошептал граф.
– Но…
– Всё равно, – прервал граф её возражения. – Пусть войдёт. Если он мой враг, пусть посмотрит. Может быть, это придаст мне сил.
Женщина снова удалилась, и скоро в комнату вошёл Рюрик Невель. Он бесшумно приблизился к постели, но из-за тусклого освещения не сразу смог рассмотреть графа. Тем не менее, скоро он справился с трудностями и в ужасе отшатнулся, когда увидел черты лица своего противника. Как он бледен! Как он похож на мертвеца! Граф заметил движение оружейника и его взгляд.
– Конрад Дамонов, – торжественным голосом сказал оружейник, – несколько дней назад я услышал, что вы поправляетесь, и возблагодарил бога. Но сегодня мне сказали, что вы умираете, и я пришёл просить вас пожать мне руку, прежде чем вы покинете этот свет. Бог – мой творец и мой судия, и я бы сам хотел лежать на вашем месте и умереть вместо вас, лишь бы не жить с проклятием, которое сойдёт с ваших уст. Простите меня, и никогда больше я не примусь за такое порочное дело. У меня есть моя страна и моя мать, и я не имею права их бросать; но жизнь моего соперника священна и принадлежит богу, и я не имею права лишать кого-то жизни, разве что из самозащиты. Простите меня.
Умирающий медленно, с трудом поднялся, а затем протянул исхудавшую руку.
– Рюрик, – сказал он, и голос его окреп, поскольку снадобье подействовало, – я рад, что вы пришли… очень рад; поскольку я больше всего на свете хотел видеть вас. Я не мог послать за вами, поскольку не знал, сможете ли вы прийти. Я был полностью не прав в том, что произошло между нами. Я был безумцем и дураком. Я не виню вас; и я благодарю вас за доброту. Я от всего сердца прощаю вас; а сейчас скажите мне, что я тоже прощён!
– Прощён! – дрожащими губами повторил Рюрик, обеими руками сжимая руку графа. – О, если бы я мог вымолить у бога ваше исцеление! Прощён? Бог, который читает в душах, знает, как свято для меня прощение, полученное от вас! Если бы я мог стереть прошлое из воспоминаний, я бы умер спокойно.
– Довольно, – тепло ответил граф. – Это было моё самое страстное желание, хотя гордость удерживала меня. Я боялся, что вы будете… что вы будете рады, когда я умру.
– Нет, нет, я не такое чудовище.
– Таких много. И всё же я обидел вас такой мыслью. Но я ничего не мог поделать.
На мгновение воцарилась тишина, а затем больной продолжил:
– Есть одна причина, почему я хотел бы выжить; я должен приготовиться к лучшей жизни. Смерть близка… я знаю, что она стоит у постели… я удивляюсь, какую порочную жизнь я вёл; я подумал, что если бы князь тьмы дал мне ещё несколько лет, я смог бы стать лучше. Но теперь слишком поздно. Игра проиграна. И всё же есть одно утешение. Вы осветили мой предсмертный час. Храни вас бог.
Рюрика легко было взволновать, и в торжественности этой минуты было нечто, что тронуло его сердце, а последние слова умирающего стали последней каплей. Он склонил голову и, закрыв глаза одной рукой, а другой держа руку Конрада, тихо заплакал.
В этот миг женщина встала и вышла.
– Она ушла, – сказал граф после того, как немного пришёл в себя от нахлынувших на него чувств. – Посидите со мной.
Рюрик подчинился просьбе, сел и печально посмотрел в лицо больного.
– Послушайте, Рюрик, – сказал граф, пока Рюрик жадно вглядывался в него, – правда, что вы победили грека Деметрия, как мне сказал Копани?