Московский полет
Шрифт:
– Доброе утро. Куда вам?
И от одного этого «доброе утро», которое сегодня ни за какие деньги немыслимо услышать в Москве ни от одного шофера такси, вы сразу понимаете, что вы уже не в России. И что, слава Богу, вам уже не нужно унижаться, соблазнять этих таксистов двойной оплатой, сигаретами «Мальборо» и магнитофонными кассетами…
Было десять утра, я откинулся на сиденье и с удовольствием вдохнул свежий ветер. Я принял решение, я поговорил со своим Богом и теперь был спокоен.
Я ехал по Таллинну и, как подводник, вышедший на берег после опасного плавания, с острым любопытством глядел по сторонам. Боже мой, я узнаю эти узкие улицы, эту готическую
Я служил тогда возле Таллинна, в артиллерийском полку № 20629. Рядом с нами стоял танковый полк, и оба эти полка были лишь малой частью дивизии имени маршала Ворошилова, а дивизия – малой частью войск Прибалтийского военного округа. Каждый месяц нас поднимали по ночной тревоге и гнали на полевые учения. Но это только название такое «полевые», а на самом деле наши танки и артиллерийские тягачи лихо, на полном ходу врубались в тихие и негустые эстонские леса, давили подлесок и крушили взрослые сосны и березы. После каждого такого учения на истерзанной гусеницами эстонской земле оставались, как после Сталинградской битвы, трупы мертвых деревьев, из которых еще сочилась белая кровь березы, ее сок…
Как же было эстонцам, чья земля занимает на карте мира площадь величиной с ноготок моей дочки, – как же эстонцам не называть нас «куратами»?
Но и мы, русские солдаты, именовали эстонцев «куратами». Наш полк на 90 процентов состоял из костромских и пензенских сельских парней с шестиклассным образованием, а остальные десять процентов были совершенно безграмотные пастухи-таджики, но, удивительное дело, и те и другие относились к эстонцам свысока и презрительно, как к низшей расе. Словно это какие-то упыри, нелюди, досадные дикари, которые только мешают нашей армии вольготно расположиться по всей земле. И такое отношение поощрялось и даже насаждалось нашим командованием. Помню, как за убийство пожилой эстонки, которая ночью случайно набрела на пост по охране нашего артиллерийского парка (в нем стояли гаубицы образца 1938 года – большой секрет!), доблестный солдат-убийца получил перед строем благодарность командира полка за бдительность и десять суток отпуска.
Десять суток отпуска! После этого все солдаты нашего и соседнего полка мечтали, чтобы ночью какой-нибудь «курат» напоролся на их пост. И, стоя на постах, стреляли без всякого предупреждения на любой шорох – по собакам, коровам…
Тридцать лет я не вспоминал об этом. Тридцать лет я не помнил тяжести солдатской шинели на плечах и того удушливого чувства, что эта шинель – твоя кожа, за которую тебя ненавидят и называют «куратом». Но оказалось – помню! Словно на брусчатке таллиннских улиц еще не стерлись следы от моих кованых солдатских сапог…
– О, Вадим! Где вы были?
– Наконец вы приехали!
– Добро пожаловать на борт!
Они окружили меня в вестибюле гостиницы «Виру», стали обнимать, хлопать по плечам.
– Ты хорошо провел время?
– Добро пожаловать в семью!
– Ты нашел интересный материал?
– Мистер Плоткин, спасибо за совет. Эти люди в Ленинградском историческом архиве так старались найти нужные нам документы!..
– А это правда, что вы встречались с Ельциным? – ревниво спросил Гораций Сэмсон.
– А как вы попали из Ленинграда назад в Москву?
– Поездом? Неужели? С обычными русскими пассажирами?
– Хотела бы я быть в этом поезде! – сказала Мичико Катояма.
– Знаете, Вадим, мы в Таллинн приехали тоже поездом. Но в отдельном вагоне. Без русских пассажиров. Русским не разрешили ехать в нашем вагоне!
– Только один гэбэшник был с нами все время!
– Разве это не смешно, Вадим? В нашем вагоне ехали только иностранцы – мы, американцы, и немцы из ФРГ. Но одному русскому в этот вагон разрешили войти. Так что мы сразу поняли, что он из КГБ. Верно?
– Верно, – сказал я, хотя, конечно, это мог быть просто «левый» пассажир, которого проводник посадил за деньги. Но как объяснить им, что такое «левый» пассажир? И вообще, мне было не до подробностей! Я вдруг почувствовал, что я действительно в своей семье, среди своих. Ощущение безопасности наполнило меня почти детской радостью. Словно я, как ребенок, один, без родителей, убежал в лес, видел волка и прочих лесных чудовищ и, натерпевшись страхов, выбежал из леса прямо к своей семье. И теперь, ликуя, готов целовать их всех – даже зануду Ариэла Вийски.
Эстония еще не вышла из СССР, но я уже чувствовал себя за советской границей.
Я думаю, что город Таллинн пребывал в точно таком же, как я, эйфорическом состоянии. Именно в те дни эстонцы готовились объявить о выходе из СССР, и город дышал предчувствием свободы, как мартовский лес дышит запахами весны. Августовские ливни атаковали город и улетали в море, а люди ходили по улицам без зонтов, с непокрытыми головами. Небольшие толпы митинговали на городских площадях, где-то в боковых улицах мелькали демонстрации, но не митинги и не плакаты с призывами к свободе определяли в эти дни характер города. А нечто уже решенное, определившееся, что было на лицах всех горожан и в наэлектризованной атмосфере города – что-то уже раскованное, уже освобожденное от рабства, уже – взлетающее. Так узник, вышедший из подземелья, пьянеет от солнечного света, так моряк, выйдя в море после долгой зимы, чувствует, как от морского воздуха в нем наливается силой каждый мускул…
Да, эстонцы еще не вышли из СССР, но они уже освободились от советской власти внутри себя и как вызов всей советской империи подняли над городской ратушей свой национальный флаг! И такие же голубые флаги они вывесили из каждого окна – в квартирах, магазинах, ресторанах. Они – первыми из 104 подневольных советских наций – решились на открытый вызов Кремлю, и от этой собственной смелости у них, я думаю, кружилась голова. Как у тех либеральных депутатов советского парламента, которые несколько дней назад впервые собрались в московском Доме кино, чтобы объявить себя первой советской парламентской оппозицией.
– Мы вводим эстонское гражданство. Его автоматически получают те, кто жил в Эстонии до советской оккупации, а также их дети и внуки. А те, кто приехал в Эстонию после 1940 года, имеют право на наше гражданство только через два года, если сдадут экзамен по эстонскому языку, – заявили нам на пресс-конференции эстонские журналисты.
– Но мы слышали, что русское население против этого. Что русские тут организовали свою партию «Интерфронт» и даже бастуют…
– «Интерфронт» поддерживают только 12 процентов русского населения. Но их первая забастовка застала нас врасплох, это правда. Они сорвали доставку хлеба в магазины, остановили движение автобусов. Но теперь к следующей их забастовке мы уже готовы: для водителей всех автобусов и трамваев есть эстонские водители-дублеры. И то же самое – для шоферов продовольственных и хлебных машин…