Москва 1979
Шрифт:
– Значит, негативы ты видела? А кто еще их видел?
– Не знаю. Может, Зозуля.
– Так он видел или нет?
– Почем я знаю? Он мне не докладывается.
Гончар повторил те же вопросы еще несколько раз, но другими словами, и получил те же ответы. Лыков, не проронив ни слова, весь разговор, словно провинившийся школьник, простоял в углу, у стены, облицованной кафелем. Когда Вика коротко пересказала постельную сцену с иностранцем, он отвел взгляд, сделав вид, что разглядывает темное окно, и густо покраснел, от этого смутился еще сильнее. Гончар хотел сказать: "Ну что ты краснеешь как девица, которой хулиган задрал подол платья. Ты же мужчина". Но тоже сделал
Зазвонил телефон, Гончар что-то буркнул в трубку и положил ее на место. Помолчал и сказал, что сейчас поднимутся оперативники, они быстро составят протокол допроса и уйдут. Вика почему-то заволновалась, вспомнила, что Гончар обещал без протокола. Но тут позвонили в дверь, вошли два опера, дежуривших у дома. Они пригласили хозяйку в комнату для разговора. Вика продолжала сидеть на кухонном табурете, она разволновалась еще сильнее, она мяла платочек и боролась с неожиданной икотой.
Один из гостей, зашел на кухню, вопросительно посмотрел на Гончара. Тот тоже вышел в коридор, но быстро вернулся, и голосом, не допускающим возражений, сказал, чтобы Вика прошла в комнату. Она поднялась и вышла. Стас Лыков остался один, он подошел к окну и стал смотреть вниз. За забором виден котлован дома, освещенный прожекторами, строители спешат, работают даже поздним вечером. За стройкой большой темный пустырь. В небе высыпали мелкие звездочки. Стас, услышав женский крик, вздрогнул.
Он примерно представлял, что происходит в соседней комнате. Гончар называл это закреплением показаний, – надо убедиться на все сто, что во время разговора на кухне Вика не соврала. Это неприятная процедура, но и эту работу приходится выполнять. Вика вскрикивала еще несколько раз, но уже тише, видимо, кто-то догадался обмотать ее голову полотенцем или зажать рот подушкой. Через четверть часа Гончар позвал его. В комнате все было перевернуто вверх дном. Один оперативник ушел, другой сидел в кресле и курил, стряхивая пепел на пол. На диване лежала Вика в разорванном платье, она не шевелилась и, кажется, не дышала. Лицо было залито кровью, рот – широко открыт.
– Проверь на кухне банки с крупой, – приказал Гончар. – Бабы вечно кладут в банки что-то важное.
Минут десять Стас возился в кухне. Он открывал банки с чаем, сахаром и крупой, высыпал содержимое на пол и смотрел, нет ли чего интересного. Потом он обыскал сервант и тумбочку – ничего. Он вернулся и доложил, что на кухне ничего не обнаружено. Гончар кивнул, он был в комнате один, сидел в кресле и тупо разглядывал мыски своих ботинок. Оперативник ушел, диван был пуст. Только несколько кровавых пятен на светлом покрывале, на мятой подушке золотая цепочка с кулоном в виде сердечка.
Стас хотел задать вопрос, но не решился. Он вышел на балкон, внизу горел всего один тусклый фонарь, но кое-что можно было разглядеть. Женщина в синем платье лежала на земле возле кустов сирени, ноги вытянуты, руки на груди. Стас почувствовал легкое головокружение.
Глава 14
Борис стоял в спальне перед зеркалом шкафа и смотрел на свое отражение. Темно-серый костюм, голубая сорочка и бордовый галстук, – в общем и целом неплохо. Впечатление портят ботинки, поношенные, с острыми носами и старомодными пряжками. Галя сидела у туалетного столика и красила ногти, она не выспалась и пребывала в скверном настроении.
– К любовнице наряжаешься?
– Не совсем. Сегодня комиссия. Принимает концертную программу…
Галя не слышала, она оторвалась от своего занятия, глянула на него.
– Любовница в этом галстуке и
– Купил в магазине "Подарки".
Глаза жены на секунду сделались глубокими и темными, словно два осенних омута.
– Так и поверила. С каких пор ты покупаешь себе галстуки?
– Про магазин "Подарки" я так сказал, от фонаря. Никогда не запоминаю такие мелочи. Наверное, сослуживцы на праздник подарили.
Он снял бордовый галстук и повязал тот, что получил в подарок от тещи: фирменный французский, синий в белый горошек. Вялая перебранка с женой и вся эта возня отняла более четверти часа. С утра Борис заказал по телефону черную "Волгу" с водителем. На ответственные мероприятия надо приезжать не своим ходом, а на служебной машине: чтобы коллеги чувствовали: в ЦК ВЛКСМ он не последний человек. Борис вышел из подъезда, сел на переднее сидение и назвал адрес Дворца культуры "Москвич" на Волгоградском проспекте.
В этом году пятьдесят пять лет, как комсомольской организации присвоили имя Ленина. По этому случаю состоится концерт в Кремлевском дворце съездов, его будут крутить по телевидению на весь Советский Союз, на страны социалистического лагеря. За этим концертом последует целая серия выступлений столичных артистов во всех крупных городах страны, даже за границей. Борис персонально отвечает за это мероприятие, между тем, программа еще окончательно не утверждена, сценарий сыроват.
Комиссия, в которую входят инспекторы ЦК КПСС, Московского и Московского областного комитетов партии, а также министерства культуры, внесли свои предложения, как сделать концерт еще более торжественным и зрелищным, уже прослушали и отобрали десяток исполнителей, но сегодня надо ждать новых дополнений и замечаний.
Он опоздал всего на насколько минут, но ждать его не захотели, уже начали. Верхний свет погасили, освещена была только сцена. Он прошел вдоль первого ряда, шепотом здороваясь. Почти все места оказались заняты, пришлось довольствоваться крайним местом во втором ряду рядом с проходом. На эстраде у микрофона стоял немолодой человек в черном костюме, черном галстуке и с красным революционным бантом, пришпиленным булавкой к лацкану пиджака. Он завел руки за спину, наклонился к микрофону и нараспев читал стихотворение "Встреча с Лениным".
Чтец закончил, отошел в сторону, стал ждать, что скажут члены комиссии. Из первого ряда поднялся и встал лицом к залу маленький человек в белой рубашке с блокнотом в руках, некто Павлов, инструктор Центрального комитета партии. У него были густые брови и темные глазенки буравчики.
– Какие будут предложения или замечания? – он обвел настороженным взглядом лица людей и, шурша листками блокнота, сам ответил. – Мы этого чтеца прошлый раз заслушали. Попросили подобрать другое стихотворение. То было очень длинным. На этот раз лучше, выразительнее, но… Все равно плохо. Нет молодого задора, энергии. Огонька нет. Почему стихотворение о Ленине читает старик? Должен выйти молодой человек, а не старик какой-то. И прочитать… Так и так, я пришел на встречу с Лениным… И Владимир Ильич сказал, дал наказ… Как жить и работать, как строить коммунизм. И далее по тексту, ну, какие там Ильич дал указания. А тут выходит какой-то старик… Что он вообще делает на комсомольском мероприятии? Это же не съезд ветеранов, честное слово… Это не вечер приятных воспоминаний. Этот номер надо убирать. Где режиссер?