Москва еврейская
Шрифт:
«Министр внутренних дел всеподданнейше испрашивал высочайшее Его Императорского Величества соизволение на принятие следующих мер: 1. Впредь до пересмотра в законодательном порядке постановлений, заключающихся в прим. 3 к 157 ст. уст. о паспортах изд. 1890 г., воспретить евреям механикам, винокурам, пивоварам и вообще мастерам и ремесленникам переселяться из черты еврейской оседлости, а равно переходить из других местностей Империи в Москву и Московскую губернию. 2. Предоставить Министру внутренних дел по соглашению с московским генерал-губернатором озаботиться принятием мер к тому, чтобы вышеупомянутые евреи постепенно выехали из Москвы и Московской губернии в местности, определенные для постоянной оседлости евреев. На всеподданнейшем докладе Министра внутренних дел Собственною Его Императорского Величества рукою написано: Исполнить. В Гатчине, 28 марта 1891 г.»
Хотя высочайшее повеление говорило только о выселении ремесленников, но, в сущности, это означало «очищение» Москвы от всех евреев, кроме пользовавшихся «безусловным» правом, т. е. купцов и лиц с высшим образованием. А в качестве ремесленников, действительных и мнимых, жило в Москве огромное большинство еврейского населения, десятки тысяч душ. Трудно описать, какое колоссальное впечатление произвело это известие на евреев. Это было, как сказано, в первый день еврейской Пасхи. В синагоге к утренней молитве собралось небывалое количество евреев. Но кантор и хор пели почти при пустой зале. Вся публика была в передней и соседних комнатах и обсуждала новое «гзейро» [77] , новый указ об изгнании. Негодованию, возмущению и отчаянию не было границ. И синагога во все дни праздника сделалась центром, в котором собирались и с утра до поздней ночи шли совещания, споры, толки; передавались
77
Гзейро, гзера — приказ, указ, декрет (ивр). — Ред.
78
Исай Соломонович Гальберштадт (1842–1892) — юрист, общественный деятель. Служил в Московском архиве Министерства юстиции и Московском департаменте Сената. Адвокат, выступал в защиту жертв еврейских погромов, а также евреев, выселяемых из Москвы. — Ред.
79
Анатолий Федорович Кони (1844–1927) — юрист, общественный деятель, член Государственного совета, почетный академик. Выдающийся судебный оратор. — Ред.
80
Василий Осипович Ключевский (1841–1911) — историк, профессор Московского университета, академик. Автор «Курса русской истории» и других сочинений. — Ред.
81
Савва Иванович Мамонтов (1841–1918) — промышленник, меценат. Разорился в 1899 г. — Ред.
Как отнеслись к этому событию русские круги? Прежде всего, там совершенно не обратили на это внимания. Какая-то телеграмма из двух-трех строчек, говорящая о каких-то ремесленниках, о каком-то «постепенном» выселении их. Кто они, зачем их выселяют, почему выселяют — кому это интересно знать? Кто знает все тонкости русского закона о праве жительства евреев? Живут евреи в Москве, торгуют, работают, бегают по улицам, а какой ценой покупается это право дышать московским воздухом — кому какое до этого дело? Живут — пусть живут, изгоняют — пусть изгоняют, значит, так надо. Таково было отношение среднего русского человека ко всем политическим и общественным вопросам вообще, а к еврейскому и подавно. Традиционное «моя хата с краю». Но высшие слои, сливки, цвет передовой интеллигенции, мозг Москвы? Как они реагировали на это во всяком случае из ряду вон выходящее событие московской и, пожалуй, всероссийской жизни? А вот как. Печать совершенно замолчала это событие. Ни одного слова, кроме телеграммы Российского телеграфного агентства в три строчки. Даже полный текст повеления с резолюцией царя «исполнить» помещен был не во всех газетах. А либеральные, прогрессивные, профессорские «Русские Ведомости» поместили этот текст только через несколько недель, когда вся острота вопроса миновала, и то со слов никому не известной газеты «День». Эта архилиберальная газета не только не реагировала на этот акт sua sponte [82] , она не отозвалась на просьбы и хлопоты евреев, в том числе упомянутого И. С. Гапьберштадта, имевшего через Кони и Ключевского связи с членами редакции. Дело было так. Исай Соломонович обратился к редакции с просьбой написать по этому поводу какую-нибудь статью. Раскрыв природу высочайшего повеления, его значение для евреев, бедствия, в которые тысячи семейств благодаря выселению неизбежно будут ввергнуты, Исай Соломонович прибавил, что он вовсе не так наивен, чтобы рассчитывать на действие подобной статьи. Он отлично знает, что бедствие неотвратимо, что изменить положение нет никакой возможности. Но евреи находятся в настоящий момент в таком отчаянно подавленном состоянии, они так душевно разбиты, что необходимо оказать им какую-нибудь моральную поддержку, какое-нибудь моральное утешение и сочувствие. И в голосе «Русских Ведомостей», этого умственного экстракта всего лучшего и интеллектуального, что есть в России, в сочувствии этого органа, выразителя мнения лучшей части русского общества, евреи найдут это утешение. Ему любезно ответили, что редакция готова все сделать, что дело, мол, такое вопиющее, что «Русские Ведомости» не могут не отозваться на него, но, к сожалению, редакция совершенно незнакома с этим вопросом, а потому просит его доставить в редакцию такую статью — и она будет немедленно напечатана. Исай Соломонович, конечно, такую статью вскоре доставил. Был созван редакционный комитет — и решено было… этой статьи не помещать. Конечно, тут действовал страх и отчасти сознание своего бессилия, но при желании можно было бы обойти этот страх без риска. «Русские Ведомости» в других вопросах удачно выходили из этого положения. Так реагировали на это событие «Русские Ведомости», этот незыблемый столп русского либерализма. Ну, о других газетах и говорить нечего. Уж поистине можно сказать, что в данном случае quod licet Jovi, наверное, licet bovi [83] !
82
Точнее — sponte sua, «по собственному почину, самостоятельно» (лат.). — Ред.
83
Измененная латинская поговорка «Quod licet Jovi, non licet bovi» — «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку». Здесь имеет обратный смысл. — Ред.
Что до «народа», то он в своем обычном «добродушии» и «простодушии» и превратил этот возмутительный правительственный акт в милую шутку. В первое время ни одному еврею нельзя было показаться на улице, чтобы его не встречали возгласами: «прощайте», «счастливого пути», «до свидания», «когда уезжать изволите». Встречая еврея, эти «простодушные» люди притворно-вежливо снимали шапку и с лицемерно-елейным выражением лица приговаривали: «счастливого пути», «прощайте» и т. д. Не прочь были пошутить над еврейским горем не только представители улицы, разные приказчики, молодцы, мелочные торговцы, извозчики и дворники, но и представители высших слоев, например гг. педагоги в школах и гимназиях, где учителя нередко подвергали моральной пытке своих учеников-евреев. Вот один такой случай. Учитель гимназии вызывает ученика-еврея и спрашивает «заданный» урок. На все вопросы ученик отвечает хорошо и бойко. Учитель вдруг задает ему такой ехидный вопрос: «А когда вы уезжаете?». Ученик, не задумываясь, тут же задорно ответил: «А это, г. учитель, не задано». Картина…
Что касается московского купечества, то из вышеприведенных данных ясно, что оно приняло это событие с радостью. Исполнилась наконец заветная мечта московского купца — избавиться от еврейского купца, «продающего товар дешевле всех». (Хотя большинство богатых еврейских купцов, действительных конкурентов, остались в Москве. Пострадала главным образом беднота.) И купечество, довольное, молчало и хихикало себе в кулак. Были некоторые редкие экземпляры из купцов, имевшие дела с евреями, знавшие их роль в русской торговле и промышленности и понимавшие, что тут, стреляя
84
Михаил Никифорович Катков (1818–1887) — публицист, издатель журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости», стоявших на консервативных позициях. — Ред.
85
Чрезвычайное обстоятельство, форс-мажор (фр.). — Ред.
Что касается евреев, то вначале они были совершенно ошеломлены. Они как бы оцепенели от неожиданного удара. Ужас, охвативший всех, тем более был страшен, что его приходилось, скрепя сердце, сдерживать и не было возможности открыто крикнуть urbi et orbi [86] : «караул, спасайте», не было возможности просто разъяснить, какое тут делается дело. Все кругом молчало и безмолвствовало. Но это оцепенение скоро прошло. Серьезно стали думать о «комитете помощи», стали обсуждать его задачи и цели. Думать об обеспечении и устройстве выселяемых на новых местах, куда они поедут; регулировать отъезд, переезд и расселение их — об этом, конечно, нельзя было и думать маленькой и слабой кучке людей с ничтожными средствами, которые приходилось собирать по всей Москве, где никто тогда не знал своей собственной судьбы и у каждого были близкие и родственники, обреченные на изгнание. Раздавались голоса, что все средства должны быть употреблены на устройство изгнанников на новых местах, что выезд и переезд должен совершаться за счет правительства. Но этот правильный взгляд на вещи был побежден чувством жалости: нельзя было отдавать массу выселяемых в руки полиции и администрации, которая неизвестно как будет производить высылку. И комитет, во главе которого, как указано, стал Гапьберштадт, начал свою деятельность, выдавая проездные билеты и пособия. Очень многие, не дожидаясь дальнейших распоряжений властей о приведении в исполнение высочайшего повеления, сами стали выезжать. Многие эмигрировали в Америку, многие — в царство Польское, преимущественно в Варшаву и Лодзь. За границей, в Германии, организовались комитеты для приема эмигрантов, оказания им помощи и содействия переезду в Северо-Американские Соединенные Штаты. Из Америки прибыла даже специальная комиссия с д-ром Вебером во главе для исследования вопроса и положения евреев на месте. Между заграничными комитетами и московским установился контакт, и направляемых Москвой эмигрантов за границей встречали особенно тепло и радушно.
86
«Городу и миру», т. е. на весь мир (лат.; слова из формулы благословения папы римского). — Ред.
Кроме территориальной эмиграции (из России в Америку) некоторые евреи пустились и на моральную эмиграцию (из иудейства в христианство), проще говоря, спасались крещением. Большинство переходило в лютеранство, и только ничтожное меньшинство, можно сказать, отдельные единицы принимали православие. Лютеранское духовенство, особенно бывший тогда в Москве суперинтендантом обер-пастор Дикгоф относился к этому вопросу очень либерально, и двери протестантской церкви широко были раскрыты перед желающими вступить в нее. «Экзамен» сводился к пустой формальности, и операция эта была чрезвычайно легка и проста. Число принявших христианство сравнительно было очень невелико. Они исчисляются десятками, что по отношению ко всем евреям, подлежавшим выселению, составляет ничтожный процент.
Прошла Пасха. Наступила весна. Князь Долгоруков уехал в Париж. На вокзал собрались провожать старика все его бывшие сослуживцы и подчиненные. Они выстроились на платформе против вагона, в котором он должен был уехать. Князь прошел мимо них, вежливо кланяясь и приговаривая: «Прощайте, прощайте», ни с кем не обменявшись ни одним словом и не удостоив никого из них рукопожатием. Когда же он увидел в толпе Лазаря Соломоновича Полякова и его супругу, он демонстративно подошел к ним, горячо с ними расцеловался и вошел в вагон. Впечатление от этого жеста было огромное, но ненависть к евреям этот жест, несомненно, удвоил в душе этих людей.
В мае месяце с колокольным звоном и среди «ликующего» народа, запрудившего все улицы и радостно кричавшего во все горло «ура», по-царски въехал в Москву новый генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович. По царскому обычаю он сначала заехал в Иверскую часовню, а затем поехал в генерал-губернаторский дом, перестроенный и отремонтированный заново. Евреи вспоминали знаменитый стих из книги Эсфири: «Царь и Аман сели пировать, а град Шушан был в тревоге» [87] .
87
Есф. 3:15. В Синодальном переводе: «…и царь и Аман сидели и пили, а город Сузы был в смятении». — Ред.
Все находились в выжидательном положении. Никто не мог себе точно представить, каким образом будет производиться «постепенное выселение». Многие, не дожидаясь, покидали столицу добровольно, другие оставались выжидать событий. А в высших московских сферах в это время подготовляли аппарат для приведения в исполнение высочайшего повеления. Прежде всего надо было подыскать людей, как практиков, так и теоретиков, как исполнителей, так и толкователей закона. Исполнителем был выбран полковник Власовский [88] , занявший пост московского обер-полицмейстера. Это был человек грубый и жестокий, «работавший» не за страх, а за совесть. Он прямолинейно, без пощады и возражений, исполнял все, что высшее начальство приказывало. Чуждый чувству жалости и сострадания вообще и ненавидевший евреев органически, он действительно оказался самым подходящим для этого дела человеком. И он выполнял его с удовольствием, с чувством удовлетворения исполненным долгом, и, казалось, чем больше жертвы страдали, тем больше он был доволен. Он не только делал просто свое злое дело, он еще издевался над своей жертвой, наслаждаясь страданиями последней. Недаром в Москве его звали «каторжником». Таков был практический исполнитель выселения.
88
Александр Александрович Власовский (1842–1899) — московский обер-полицмейстер в 1891–1896 гг. После катастрофы на Ходынском поле во время раздачи подарков по случаю коронации Николая II (погибло 1389 человек) уволен в отставку «с почетной пенсией в 3000 рублей». — Ред.