Москва и Россия в эпоху Петра I
Шрифт:
– Лука Сабур.
– Ну, ты, Лука, ступай за мной.
Боярин
Лука последовал за боярином в одну из дальних и небольших комнат нижнего жилья, где боярин грузно опустился на лавку, снял с себя высокую горлатную шапку и, утирая пот с покрасневшего лица и седых волос, прилипших к вискам и лбу, проговорил:
– Ну, сказывай, что у тебя
Уже и эти слова охлаждающим образом подействовали на Сабура. Он пришел спасать боярина от гибели неминучей, а тот выказывает полное равнодушие к тому, что ему собираются сообщить. Однако же, собравшись с духом, он пересказал боярину довольно складно все, что ему было известно, а в заключение добавил:
– Боярин всемилостивый! Гибель грозит всем вам!.. Головы ваши оценены и на списки переписаны… Будь настороже, изготовься.
Боярин, слушавший все это молча и спокойно, как будто дело шло о каком-нибудь отчете приказного дьяка, вдруг топнул ногою и нетерпеливо перебил Луку словами:
– Только и всего?!
Лука совсем опешил от такого неожиданного вопроса и не мог промолвить ни слова в ответ.
– Небось, и ты тоже суешься на стрельцов плести всякую околесную? Будто они смуту замышляют, царский род перевести хотят – и все такое?
– О царском роде ничего не слыхал, – смущенно отвечал Лука, – а что стрельцы на бояр зубы точат да разобраться в них хотят – так это верно, вот как перед Истинным! Сами не обинуясь сказывают!
– Ну, так я же тебе скажу, что ни тебе, никому не поверю! – с раздражением в голосе проговорил Матвеев. – Ко мне еще на Троицкую дорогу выбежали семеро стрельцов и тоже говорили, что и ты, и я их так же осадил, как и тебя. Скажи боярину, что я не опасаюсь никакого худа от стрельцов… Они мне столько выказали ласки, так приветствовали, так от усердия своего задарили, что я…
– Боярин! Господин! Да они бердыши на вас точат, древки у копий обрубают, чтобы колоть было удобнее… И коноводов я их знаю, и указать берусь…
– И слышать не хочу! И… и… не думай! – почти крикнул Матвеев и поднялся с места, повелительно указывая Луке на дверь.
– Ну, Бог с тобой, боярин… Попытаюсь я и выше тебя пойти.
– Ступай, куда хочешь, только меня оставь в покое.
И строгий взор маститого боярина, пристально устремленный на Луку из-под насупленных густых бровей, говорил вполне ясно, что Луке от боярина ждать нечего: боярину покой нужен, ему теперь не до холопьих дурацких изветов.
Поклонился Лука боярину в пояс и вышел от него, как ошпаренный.
Очутившись на улице, среди шумной толпы празднично настроенного люда, Лука остановился невдалеке от ворот Матвеевского дома, обдумывая, куда ему идти, как вдруг на него почти наткнулся какой-то хмельной прохожий и, крепко выругавшись, сунулся было в сторону…
– Сенька Блуд! – воскликнул Лука, почти радостно хватая встречного за рукав ободранного кафтана: так кстати приходилась ему эта случайная встреча.
– Ну да! Где Блуд – и я тут! – хрипло проговорил старый
Но Сабур не спешил приятелю о своей нужде сказывать, а только многозначительно подмигнул ему в сторону ближайшего кружала и завернул в ту сторону.
– Догадлив, – пробормотал Блуд, поспешно ковыляя о бок с Сабуром, – понимаешь, что сухая ложка рот дерет.
Переступив порог кружала, Лука спросил ендову холодной браги и приказал ее поставить перед подьячим. Но прежде, чем тот успел омочить в прохладной влаге свои длинные косматые усы, Лука отдернул его за плечо от ендовы и, наклонясь к нему на ухо, спросил:
– Научи-ка ты меня, как бы мне отсюда в Приказ тайных дел пробраться? Да и застану ли я там кого в нынешнюю праздничную пору?
– Как не застать, застанешь… Замок на пробое да псы на цепи… А кого тебе там нужно? Может, малость батогов захотел отведать? С доносом на господ, что ли, туда лезешь?
Лука взметнул на него глазами и, не отвечая на вопрос Блуда, проговорил шепотом:
– Да ведь есть же там какой-нибудь начальный человек? Ведает же кто-нибудь Приказом?
– Есть! Как не быть! Ведает там всеми делами дьяк. Что порешит – быть тому так, – пробормотал скороговоркой Блуд и вновь протянул губы к краю ендовы.
– Да какой дьяк-то? Говори, шут проклятый! – почти с отчаянием проговорил Лука Сабур, тряся подьячего за плечо.
– Какой? Вестимо, какой: Ларион Иванов! А живет в Толмачах, около церкви, в Кривом переулке. Там его, чай, все собаки знают: идет ли, едет ли, на него не лают.
И он, уткнувшись в ендову и опустив усы в пенистую брагу, стал неудержимо тянуть ее, крепко придерживая края ендовы дрожащими руками…
Лука не дожидался, пока он ее вытянет, вскочил с места и зашагал с Мясницкой на Замоскворечье, где, по указанию Блуда, отыскал в тупике дом дьяка Лариона Иванова, стоявший среди широкого двора, который примыкал к густому, темному, старинному саду.
Нелегко было и здесь Луке Сабуру добиться возможности «повидать ясные очи господина дьяка», который, по словам его дворни, «изволил опочив держать после сытного обеда».
И здесь дело не обошлось без смазки, чтобы холопы дозволили Луке обождать пробуждения господина дьяка. А господин дьяк, как оказалось, сном шутить не любил: добрых два часа пришлось Луке ожидать, стоя в сенях и переминаясь с ноги на ногу. Наконец его позвали к дьяку в комнату, и тот, еще заспанный и сердитый, принял Луку довольно сурово:
– Что за человек? – спросил он строго, глянув на Луку из-под темных нахмуренных бровей.
– За каким делом? – еще резче и отрывистее спросил его дьяк, узнав его имя и прозвище.
– Прошу выслушать, – спокойно и твердо проговорил Лука Сабур. – Хочу объявить за собой «слово государево».
– Слово государево? – проговорил дьяк медленно, как бы взвешивая каждый слог. Потом молча смерил Луку глазами и добавил серьезно: – А знаешь ли ты, какому ответу подлежать за это будешь в случае напрасного беспокойства?