Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка
Шрифт:
Но время шло, и прибыла, наконец, и моя оказия. Вызвали меня с вещами. Опять марш через город, новый конвой на участке от Иркутска до Новосибирска. А там опять предстоит «отдых». Ну что ж, у меня ведь не спрашивают.
«Ехать так ехать!» – сказал попугай, когда его кошка из клетки тащила…
4
И опять столыпинский вагон, духота, тринадцать-пятнадцать человек в купе, голодуха и прочее. Добрались и до Новосибирска. В отличие от погрузки, с выгрузкой что-то не торопятся. Наконец команда: «Выходи все!». Выходим на перрон. Все мы транзитники, все следуем через Новосибирск – кто куда. Но в город, в тюрьму, нас почему-то не ведут. Усадили на перроне на солнцепеке, возле главных путей. Старший по конвою объявил, что здесь мы останавливаться не будем, а сразу же по прибытии поезда проследуем до Уфы.
Позже выяснилась причина такого «сквозняка». В отличие от Иркутска, в Новосибирске пересыльной тюрьмы не было, и
В Новосибирский лагерь пригнали большую партию высланных со своей родины чеченцев и ингушей [235] . В те времена Джугашвили практиковал массовые выселения со своих родных мест целых народностей – якобы за пособничество немецким фашистам. Среди таких выселенных были чеченцы и ингуши, это произошло 23 февраля 1944 года. Официальной причиной было то, что при наступлении фашистов на Северный Кавказ они якобы с нетерпением их ожидали и формировали в тылу наших войск целые банды, снабжаемые фашистами оружием и боеприпасами по воздуху. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Джугашвили, стало сообщение о том, что самые почтенные старики из чеченцев и ингушей, подобрав белого коня лучшей породы и полную кавказскую форму (черкеску, бурку), якобы переправились через линию фронта, приехали в Берлин и там лично вручили все это Гитлеру, заверив его, что чеченский и ингушский народ с нетерпением ждут прихода фашистских войск и установления нового порядка на их земле.
235
Депортации чеченцев и ингушей в Сибирь не производились, так что скорее всего речь идет об арестованных и осужденных.
Конечно, достоверность этих фактов не была полностью установлена, но Джугашвили решил на всякий случай выселить всех чеченцев и ингушей с их родины в Казахстан, на пустынные и необитаемые земли.
Многие мужественные и воинственные горцы, попавшие под несправедливое выселение, пытались как-то сопротивляется и вставать на защиту своих семей, но силы были слишком неравны: особо активных пристреливали на месте, а других изолировали, сажали в тюрьму и давали им сроки по «баранке» или больше. Всех их потом отправляли в дальние сибирские лагеря или на Колыму для физического уничтожения. Вот такие 500–600 горцев и попали летом 1944 года в пересыльный лагерь в Новосибирске.
До их прибытия там находилось примерно такое же количество бандитов-рецидивистов, которых собирали для отправки на Колыму. Эти бандиты с молчаливого согласия администрации являлись в лагере полными хозяевами, грабили всех попавших туда прямо с воли фраеров. Но тут прибыли горцы, многие с приличными шмотками; не зная, с кем имеют дело, бандиты и у горцев начали шуровку на общих основаниях и для порядка одного из них пырнули перышком. Горцы – это не простые фраера, жили они дружной семьей, драться умели, у многих были ножи, которыми они пользовались получше дилетантов-бандитов, и тут как в басне: «Волк ночью, думая залезть в овчарню, попал на псарню». Все горцы поднялись на защиту своего товарища. Началась резня: трусы-уркачи сразу же попытались ретироваться, озверевшие горцы погнались за ними, орудуя направо-налево своими ножами, ведь, несмотря на то что уркачи были такими же зэками, как и горцы, и никакого отношения к выселению не имели, они первыми к ним полезли и порезали их товарища. Когда оставшиеся в живых уркачи скрылись в своем бараке, горцы подожгли его и не успокоились до тех пор, пока не зарезали последнего из нападавших, правда, бараков, где жили обычные зэки, горцы не трогали, хотя в экстазе и прикончили несколько попавшихся на пути случайных людей.
Почти два дня длилась эта битва, точнее, избиение. Охрана здесь ничего сделать не могла, стрелять из стоящих на вышках пулеметов в толпу она не имела права, так как за зону никто из них не заходил, вмешаться самим в драку тем более не имело смысла, в лагере перевес сил был бы явно не в пользу охраны. Ведь шестьсот озверевших людей да еще с кавказским темпераментом – это не шутки! Стрельба в воздух поверх голов дерущихся ничего не дала, обезумевшие от ярости горцы на нее просто никакого внимания не обращали. Попытались с вышек поливать толпу сильными струями воды из пожарных насосов – тоже бесполезно, время летнее – жара, бойцы даже себя лучше чувствовали. И пришлось охране ждать, пока драка не утихнет сама собой.
После этого из социально близких отправлять на Колыму было уже некого, да и разгром в лагере был произведен капитальный. Поэтому и в пересылку никого не принимали. Так что нам повезло – избавились от длительного, возможно, месячного сидения в Новосибирской пересылке. Нас оставили на вокзале в Новосибирске. Поскольку оказия на Уфу задерживалась, а лагерь нас не принимал, то поместили в вокзальную КПЗ, набив в нее, как сельдей в бочку, так что места не хватало не только на нарах, но и на полу.
Мне повезло: успев заскочить в камеру одним из первых, я захватил место на нарах возле окна, где дышать было легче. На третий день прибыла оказия, нас опять погрузили в вагоны, и мы поехали дальше на запад, прочь от негостеприимного Новосибирска.
В Новосибирске уже чувствовалось дыхание войны: на станции под навесом длиной в полкилометра были свалены под самую крышу куча разбитых авиамоторов. Поглядел я на эту кучу, и аж сердце замерло: «Ну и война! Сколько же тысяч самолетов, а главное людей, молодых ребят, которым жить да жить, погибло, пока набрали эту кучу одних моторов!» На запасных путях стояло множество вагонов, обгоревших так, что остались только «скелеты». Сколько же людей погибло только в этих вагонах! А ведь это только в одном Новосибирске! И чем дальше мы ехали на запад, тем больше вдоль путей лежало разного искореженного войной добра.
Да, дорого же нам стоила война!..
УФА – МОСКВА – ЯРОСЛАВЛЬ – РЫБИНСК – МОСКВА
Уфа. – Москва: «Бутырский вокзал». – Гимн бане. – Передачи от сестер. – Новые обитатели старой камеры в пересыльном корпусе. – Дети в тюрьме. – Угол специалистов-лагерников. – IV спецотдел и легенды о генерале Кравченко. – Из обитателей камеры: Дмитриевы и бывшие военнопленные. – Назначение старостой. – А. В. Белинков. – М. Г. Мартыщенко: его боевая, трудовая и наградная история. – Аудиенция у генерала Кравченко. – Первоначальное назначение: колонии для беспризорников. – Ярославльская пересыльная тюрьма «Коровники». – Урки отмечают День Победы. – Нападение на надзирателей и штурм женской камеры. – Зверская расправа оперативников. – Лагерь при Рыбинском мехзаводе. – Профессия: линейный монтер на телефонной станции. – Задержка в лагерях «вплоть до особого распоряжения». – Исправление ошибки: лагерь Переборы и эксплуатация Рыбинского моря. – Театр Радлова и Нелли Поль. – Бригада по монтажу щитов слаботочной сигнализации. – Бывшие военнопленные: С. Шаталов. – Б. Хургес. – Фашистские диверсанты. – Ликвидация лагеря в Переборах. – Снова Рыбинский мехзавод. – Литейный цех: Н. М. Баташков, Машков, Е. Дикштейн и антисемитизм в Одессе, В. Л. Волков и часовой «синдикат», Н. Кузнецов, К. Ф. Пацук. – История чугунной плиты. – Проблема обрубки и бригада Семэна Лемэца. – Яша-кладовщик и ночные операции. – Буфетчица из блокадного Ленинграда. – Завстоловой. – Мазихин и Жданов. – Смерть Яши Эдельмана и табуреткой по голове антисемиту-полицаю. – Свидания с сестрой. – «Особое» пришло! – Решение податься в Углич. – Оформление освобождения. – 16 октября 1946 года.
1
Добрались мы, наконец, и до Уфы.
И здесь опять повезло: на путях уже стоял готовый к отправке в Москву вагон. Меня и еще нескольких зэков перевели прямо в него. К вечеру вагон прицепили к какому-то поезду, и мы поехали дальше, счастливо миновав Уфимскую пересылку.
Самое страшное на этапе – пересыльные тюрьмы. Там, как правило, кроме хлеба (и того в мизерных дозах – до 400 граммов), ничего питательного не дают. Нельзя же считать пищей ту мутноватую воду, где крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой? Сидишь в ожидании оказии порой до месяца голодный и грязный, в полной власти уркачей и бандитов, которые с лагерников взять ничего не могут, но уж поиздеваться над интеллигентным фраером всегда готовы.
Конечно, езда в столыпинском вагоне не ахти какой сахар, голодуха такая же, даже, пожалуй, и хуже, ведь вместо баланды дают иногда соленую рыбу, а воды не более двух кружек в сутки. С голодухи рыбу-то поешь, а потом мучаешься от жажды. Попросишь не по расписанию, так это еще какой конвой попадется. Иногда кто-либо, особенно из бывших фронтовиков, и то в ночное дежурство, принесет тайком кружку воды, а днем и не думай просить: не дадут. А начнешь канючить, так в карцер могут посадить, да еще и наручники наденут, так что уж лучше с этими сынками с автоматами и не связываться. Но это все же не пересылка: все-таки двигаешься куда-то и виден хоть какой-никакой, а конец, так что терпишь.