Москва-Лондон
Шрифт:
— Эй, погодите, а сопляка-то куда?
— Это которого же?
— А вон… звереныш… едва палец напрочь не отгрыз… Дворянский, поди ж ты, сынок…
— И то сказать: от яблони — яблоко, от ели — шишка. Где взяли?
— А заодно с тятькой своим от нас отбивался. Мал да зол непомерно! Тишке вон в шею зубами впился, что твой кобель цепной, до сих пор вот храпит предсмертно… Может, порешить волчонка да и подкинуть воронью на потеху?
— Погодим казнить глупого отрока. Свезем его вместе с бабами на становище — глядишь, и на него охотники объявятся…
— А обоз когда потрошить станем?
— Да как время к тому подоспеет, так пора и настанет…
— Ну да…
— Оно… вроде бы… эдак-то…
— Не уплыл бы без толку вроде вон той тученьки…
— Ты гляди, атаман-воевода, должок за тобою знатный завелся…
— И то — гляжу в оба, вижу шиш… Что же, ребятушки, соколики мои драгоценные, с дворяночкой-то нашей пышнотелой поиграть-пошутить отложить покуда порешили? Ай нет? Нет? Верно — такие дела откладывать что в штаны накладывать… Ну, тогда за дело! Каждый за свое…
— О Господи… Владыко небесный… помоги-и-и-и!.. спа-а-а-си-и-и-и… рабу-у-у-у свою-ю-ю-ю… Что же творите вы… нелюди?.. Дети же… дети мои тут…
— Проклятые убийцы!.. Изверги!.. Навоз сатанинский!.. Не смейте матушку трогать!..
— Меня!.. Меня!.. За нее… За всех… Одна отстрадаю… Что ж вы творите, дьяволы рогатые?!..
— Господи… спаси… гляди, что творят антихристы!..
— Маманя-я-я-я!..
— Изотка, отойдем-ка за тот бурелом, уж больно шумно тут стало… Хм… гляди, как резвятся жеребчики-то наши стоялые! Ну и ладненько… потрудились, чай, на славу, теперича и отдохнуть не грех… Девок повезешь в становище медвежьей тропою. Свяжи надежно да пасти ихние позатыкай на-глухо — чтоб не кусались да не орали… как сейчас. Дочку дворянскую… вон ту, что волосы на себе выдирает, в моей землянке надежно припрячешь. Голову в миг единый снесу, коли кто до меня отведает ягодку сию! И помолиться не успеешь…
— Ладно… не стращал бы… пуганый уж…
— Девку дворовую бери на себя… тоже ягодка спелая… Ну, не мешкай!
— А ты, воевода?
— О чем не сказывают, о том не допытываются! Вытащи свой нос из моих щей, не то найдешь там пару клещей… Ступай, нечего глазеть… Эка невидаль — баба на себе мужиков ублажает…
— О Господи… пошто… пошто отдал меня извергам… на поругание эдакое… при детях-то моих… Заступись, Владыко-о-о-о…
— Убийцы!.. Нелюди-и-и-и!..
— Звери дикие!.. Навоз козлиный!..
— Господи… явись же… терзают… исчадия ада!..
— Тьфу, дура… орет непотребное… Велика ли беда-то — всего десяток мужиков потоптали ее малость… Эй, не брыкайся! Иначе…
Глава II
Казалось, могуЧие сосны царапали небо своими мощными кронами. Они, чудилось, сдирали с него тонкие лоскутья темно-серой кожи, оголяя нежную голубизну недоступного тела. Впрочем, таких лоскутьев на небе было сейчас совсем немного…
День близился к закату…
Мороз заметно крепчал…
Мужик с головою зарылся в свой огромный тулуп, полностью предоставив своей сильной коренастой лошади, обросшей непомерно длинной шерстью, самой выбирать дорогу в этом царстве полнейшего бездорожья дремучего северного леса…
Время от времени мужик лениво высовывал голову в рыжей лисьей шапке и оглядывался назад, где лежал привязанный к саням пленник.
Вот и сейчас мужик обернулся, коротко кашлянул и хрипло спросил:
— Эй, жив покуда, щенок?
Не получив ответа, он тяжело повернулся спиною к лошади, все так же неторопливо шагавшей между деревьями, и увидел неподвижно лежащее тело мальчика. Лица его не было видно: островерхая суконная шапка, отороченная золотистой беличьей шкуркой, закрывала даже рот пленника…
Мужик отодвинул шапку и открыл лицо.
На него не мигая смотрели широко раскрытые серые глаза — сухие
и искрящиеся такой невыносимо лютой ненавистью, что мужик невольно вздрогнул и передернул плечами…
— Ишь, звереныш, каков… весь в отца своего бешеного… — злобно пробормотал он, в сердцах снова накидывая шапку на лицо мальчика. — А вот погляди-ка на меня еще эдак-то, живо глазищи выдавлю!..
— Волк… — услышал он вдруг ясный и чистый детский голос.
— Где? — Мужик мгновенно выскочил из саней, упал в глубокий снег, запутавшись в тулупе, поднялся, остановил лошадь, закрутился вокруг своей оси… — Где? Где… волки? Один? Стаей? Ну?
— Стая.
Мужик сорвал с мальчика шапку, схватил всей пятернею его белесые густые волосы и приподнял голову все с теми же немигающими глазами почти к самому своему длинному и плоскому лицу, утонувшему в дремучей черной бороде.
— Где волк? — шипел он в лицо мальчика. — Где стая? Ну?!
— Вон…
— Где?
— Ты… А там — стая… Волки! Волки! Волки! Вол…
Удар… Колючие искры… Удар… Удар… Рычание… Темнота… Все или… Нет, не убил покуда… Удар… Удар… Волки… Люди… Волки… Волки… Люди-волки… Теперича — все… Убил насмерть…
— Забью, гаденыш! У-у-у, семя дворянское…
Мужик выпрямился и глубоко вздохнул. Потом поглядел на свои руки и на кровавое месиво, во что было им превращено кукишное детское лицо с большими и бесстрашными, совсем взрослыми серыми глазами, и проговорил:
— Эй, змееныш, жив покуда ай нет? Ишь ты, кровищи-то сколь… Сытно, видать, кормленный-поенный… Дышишь еще ай уже того… нет? — Он нагнулся и подставил свой правый глаз почти вплотную к тому месту, где, по его мнению, должны были бы находиться губы строптивого мальчишки в этом кровавом месиве. Глаз не дрогнул. Мужик выпрямился, пожал плечами и поежился. Потом вытер руки снегом, перекрестился и пробормотал: — Кажись, унянчил дитятко напрочь, что и не пикнуло…
Достал топор, большим пальцем проверил его остроту, еще раз вздохнул и перерубил веревки, которыми мальчик был привязан к саням. Сбросив бездыханное тело на снег, он тяжело упал в сани, с головой уйдя в огромный тулуп…
Лошадь слегка всхрапнула и пошла дальше своим путем…
…На него смотрели огромные, с какими-то синеватыми всполохами, неподвижные, словно примерзшие глаза. Их было великое множество — этих странно и страшно мерцающих глаз…
— Волки! — выдохнул он.
Леденящий душу страх, от которого, казалось, вот-вот остановится сердце, поставил его на ноги и прижал к толстому телу сосны.