Москва-Лондон
Шрифт:
бросилась на завязшего в глубоком снегу мужика и большим плоским камнем со страшной силой буквально размозжила ему лицо! Изот дико взвыл
и схватился обеими руками за разбитое лицо, но следующий удар тем же камнем по оголившейся голове свалил его без единого звука в снег. Манька в бешенстве колотила Изота по голове и лицу своим страшным орудием,
не замечая, что уже раздробила череп разбойника, а его кровь залила все вокруг…
Ольга окаменела от ужаса. Ее сознание прежде всего зафиксировало саму эту сцену чудовищного убийства Изота, вовсе не связав ее с неописуемой радостью избавления от собственных страданий, непереносимых унижений и неминуемой смерти, предстоявших ей в противном случае…
Манька между тем резко выпрямилась над трупом Изота, плюнула на него и, высоко над своей головой подняв окровавленный камень, с силой бросила его на жертву своей безумной ярости!..
Когда она подошла к саням, Ольга в ужасе зажмурилась и закусила губы.
— Ты чего, Оленька? — услышала она ликующий голос Маньки.
— Ты… — едва простонала Ольга.
— Что — я?
— Убила… его?..
— Насмерть! В аду уже черти его жарят! Всех бы эдак-то! Погоди малость — всех остальных достанем да шкуры с их живьем стащим! Али не рада избавлению?
Ольга разомкнула губы и слабо улыбнулась, не открывая глаз.
— Утрись… Манечка… — прошептала она. — Страхолюдна уж больно…
— И то… Кровищи своей поганой нахлестал на меня, кнур вонючий… Ишь — весь тулуп изгадил, сатана… И морда, поди, тоже заляпана пакостью этой?
— Угу… Ступай, милая…
Отойдя на несколько шагов от саней, Манька скинула с себя тулуп
и занялась его чисткой. Когда с этим было покончено, она принялась очищать снегом лицо и даже голову, фыркая от удовольствия… Наконец,
мокрая и счастливая, подошла к саням и заключила Ольгу в свои железные объятия.
Обе рыдали громко, взахлеб, что-то приговаривая друг другу, но вовсе не слушая самих себя. Счастье и отчаяние так трудно переживаются одновременно…
— Манечка… милая… — прошептала Ольга, полупридушенная объятиями своей спасительницы, — ты бы развязала меня… Ну, будет реветь… Ты хоть слышишь меня?
— Угу… Погоди малость… отойду… Покуда убивала поганца, руки не дрогнули ни разу, а силища во мне бушевала что в том коне боевом! А теперь вот обмякло все во мне… дрожит… пальцем пошевелить силы нету… Поди, Господь за грех мой тяжкий наказывает… Вроде бы человека убила ведь…
— Отец Никодим отмолит! — убежденно заявила Ольга. — Да и какой же это человек? Вор! Душегубец! Сатана! Нелюдь! Всю мою семью погубили такие же! И он с ними был, видела… Господь наградит тебя за избавление от исчадия ада сего!..
— Ой ли…
— Кого же тогда награждать-то ему? Ну, все, все… Не хнычь, у нас дел теперича сверх головы! Ну!
— А чего сейчас делать-то?
— Да жизни наши до конца спасать! Очнись же ты, Манечка! Ай в голове у тебя все еще камнепад?
— Угу… вроде того…
— Тогда бери вожжи и побыстрее гони лошадь!
— А куда?
— Сначала — подальше отсюда. Держись кромки поля, поближе к лесу — снег там пореже, земля поближе. Правь на другой край поля — ведь кто-то ему хозяин… А как доберемся до людей, дорогу до нашей Саватеевки наверняка узнаем… Не дадут люди пропасть нам в беде лютой… Ну, гони!..
Сначала лошадь с большим трудом прокладывала себе дорогу в глубоком и рыхлом снегу, но вскоре пошла заметно легче и ровнее.
— И как же ты, милая, додумалась до такого? — спросила Ольга, когда они были уже достаточно далеко от того места, которое принесло им освобождение.
— Не я — сам Господь Бог надоумил… — проговорила Манька довольно сумрачно: видимо, она до сих пор не могла прийти в себя от совершенного подвига. — Как увидела те бугры, так словно озарение какое наступило. Ведь это что же за бугры-то за такие?
— А что? — пожала плечами Ольга. — Бугры — они и есть бугры…
— Да не всякие — пустые! Энти — из камня, что люди с поля собирают. Орудия знатные — сама, чай, видела…
— Верно! Ах, умница ты моя золотая!
Ольга набросилась на свою подругу-няньку и осыпала горячими поцелуями.
— Ой, берегись, Оленька, полетим под сани!
— Манька, гляди! — закричала вдруг Ольга. — Волки! Волки за нами! Господи, оборони! Эй, чего вожжи-то бросила? Хлещи кобыленку!
По рыхлому снегу поля, утопая в нем и высоко, словно на морской волне, выныривая из снежной пучины, бежали волки. Стая была не слишком велика — шесть больших и матерых зверей и двое помоложе и помельче, — но вполне достаточная, чтобы без особых усилий разделаться с двумя не-
опытными и безоружными женщинами, одной лошадью и всем содержимым саней!..
— Гони что есть мочи! — кричала Ольга.
— Куда тут погонишь? — мрачно проговорила Манька. — Снег ей по брюхо… храпит уж лошаденка-то… Сани тяжелы к тому же… Не пропали
в логове людоедовом, так сгинем в брюхах волчьих… Видать, такую уж судьбину горькую Господь ниспослал нам… за грехи наши…
— Не пела бы за упокой здрав
ым еще покуда! До конца воевать со смертью надобно! Ты гони лошадь, а я покуда подкармливать волков стану…
Она разрезала ножом Изота два больших рогожных мешка и сбросила первый десяток больших замороженных рыбин люто голодным зверям. Волки окружили добычу, но не слишком надолго. Видимо, живая лошадь прельщала их гораздо больше окаменевшей рыбы. И они решили не упускать своей добычи…
Волки неумолимо догоняли слабеющую лошадь…
— Мясо! — закричала Манька, нещадно нахлестывая храпящую лошадь. — Мясо бросай!
Содержимое второго мешка и спасло их на этот раз — это было совсем еще свежее коровье мясо, разрубленное на большие куски и лишь слегка подмороженное.
Ольга сбросила голодным хищникам все мясо.
Волки набросились на добычу, и преследование прекратилось.
— Господи… пронеслось… — троекратно перекрестилась Ольга.
— Миновало… — перекрестилась и Манька.