Москва-Лондон
Шрифт:
Подъехав к сеннику, возница соскочил с саней, развернул лошадей
и заставил их сделать несколько шагов назад, пока сани не уперлись задком в сено, почти впритирку с санями воеводы, друг против друга, чтобы можно было видеть и слышать собеседников, не выходя из их саней — у тайной этой встречи не должно быть соглядатаев…
Теперь девушки не видели ни князя-наместника, ни разбойника-воеводу, но зато они отчетливо слышали не только каждое слово, но даже, казалось им, само дыхание двух этих людей, тайная встреча которых представлялась им такой же невозможной и неправдоподобной, как объятия земли и неба, ада и рая, Господа Бога и Сатаны!..
— Здравствуй на долгие годы, княже, — заговорил воевода.
— И ты не помри бездельно… Ответствуй, как дело сделано?
— А дело — что тело: коли ноги из заду растут, так и удача тут как тут…
— Не юродствуй, смерд! — резко оборвал князь. — Не в станице своей… Кратко говори да лишь по делу! Ну!
— Не серчай, княже, все слажено как сряжено. У поворота заболотного стрельцы твои в обратный путь завернули, как им тобою и велено было,
а уж за тем поворотом мои детушки за работу взялись… Исправно все сотворили, княже, любо-дорого поглядеть было… Кабы…
— Кабы — язык от бабы! — отрезал князь. — Что дворянин?
— На колышки вздели его, сердешного… Однако…
— С женою его каково обошлися?
— По совести, княже, по совести — детушкам своим там же ее и пожаловал. Оголодали, сердешные, так ее замяли, что…
— Тьфу… черти… Жива ли?
— Бог ведает, черт знает… В стану-городу нашем долго бабе не протянуть, однако… Ить…
— Ладно… Сам об ей озабочусь… Доставишь… коли твои умельцы до смерти ее не затерли… Чада дворянские каково ухожены?
— Сыночка, звереныша истинного, на потеху и усладу детинушкам своим в стан отправил, а там его…
— Тьфу… — брезгливо сморщился и сплюнул князь. — Сатанинское племя… прости господи… А девка дворянская?
— Покуда в землянке… хоромах моих хозяина-господина своего дожидается…
— Тебя, что ли?
— А что с бою взято, то свято, княже! Только вот… — тяжко вздохнул вое-вода, — моя ягодка да не в мой рот будет кладена: ужо поутру, как меня, вое-воду своего, хватятся, сорвут сладку ягодку да всем товариществом…
— Следов, следов много… воевода липовый! В прежние времена после тебя мусора не оставалось… На печь пора! Ожирели, видать, мозги, что
у хряка стоялого…
— Не гневись, княже, — глухо сказал воевода, — ибо во гневе от истины правда отлетает…
— Ишь пророк — мыслишек много да все без ног… хм… хм… Обоз-то цел ли?
— Что у монахини…
— Где схоронил?
— Того места никто, окромя меня, не ведает…
— Ладно… Сам туда обоз вел?
— Сам не мог — людишек своих вокруг себя держал. Двоих тем часом
туда и отправил…
— Где они теперича?
— У Господа Бога, царствие им небесное… прибрал сердешных… справные были мужики… кровей не страшились…
— Отмолим, Бог даст… Доставишь обоз в Ярославль!
— Туда же?
— Вестимо…
— И деньги — тоже там?
— И они. Где только ты их, прорву эдакую, копишь?
— У Бога под мышкой, чтоб не грызли мышки!
— Не смей Бога метить! У котла у адского зарываешь — тому веры больше…
— В аду не быть — богатства не скопить… Сам о том получше иных прочих ведаешь, княже…
— Но-но, попридержи-ка язык, коли не лишний! Страх, я гляжу, потерял вовсе! Не доводил бы меня до гнева праведного — сам ведаешь, каков он! Когда в путь отправляешься?
— Немедля… Охрану дай, княже. От волков, а паче от людишек лихих… Не ближний путь-то, чай…
— Десяток лучших ратников своих с огненным боем дам я тебе. В Яро-славле же… — Князь многозначительно замолчал и поднял указательный палец правой руки кверху.
— Сам ведаю, — зловеще усмехнулся воевода, — первый ли раз: до Ярославля они пасут меня, а там я передаю их Господу Богу из рук в руки…
— Не богохульствуй, смерд! За Всевышнего взыщу да за себя добавлю! Все! Убирайся с глаз долой! Людишки мои уже ждут тебя по ту сторону забора. Ну, с Богом…
— С Богом-то завсегда легче: коли на себя твою беду возьмет, чужую тебе распожалует, вовсе без беды не оставит… Однако не все еще дела от зубов отлеплены, княже.
— Чего еще?
— А грамотку мне на поместье дворянское? А службу царскую? А кормление?99 Полюбовного договора меж нами и митрополит не отнимет!
— Не отнимет… — мрачно согласился князь. — Мое слово что креста целование…
— Ну да, ну да… Только целовал ястреб курочку до последнего перышка… — тихо проворчал воевода. — Гляди, княже… Слово давши что одежку снявши: жить-то можно, да не на людях…
— Ишь, смел на язык стал не по чину-разуму… Клещи по ему давно плачут… Ладно… Сочтемся… Весною на Москве соболями да золотишком каким-никаким людишкам нужным и поклонимся… Быть тебе дворянином служилым, поместным да при кормлении сытном… На том — слово мое княжеское! Я чаю, не забыл ты еще, коего я роду-племени? Не проще нынешнего князя Московского… Ну, все, все, недосуг мне тут с тобою вожжаться. В Ярославле покуда начисто отмывайся, на самое дно ложись, меня там ожидаючи. Людишками твоими в становище я сам озабочусь нынешней же ночью… иль на рассвете… чтоб не поминали воеводу своего всуе, не искали бы попусту, не мешали бы ветру землю вычистить да выгладить от следов неминучих… Ну, с Богом, с Богом…
— Благослови тебя Господь, княже. Добычка у тебя нынче вышла цар-
ская! Вот и милости твои должны быть царскими… обожду малость…
Но-о-о-о, мила-а-а-ай!
И он вылетел из ворот на полном скаку…
Князь же все еще неподвижно сидел на своем месте в санях, по-прежнему гневно и брезгливо перебирая своими толстыми и красными губами.
Девушки, казалась, окаменели…
Большой меховой полог на княжеских санях вдруг зашевелился, и из-под него вылез какой-то молодой сухощавый человек с короткой, стриженной клинышком бородкой и усами с колечками кверху (ни дать ни взять — московский иноземец, коих на Москве он видел в прошлом году вовсе не по пальцам считанных). Был он в одном кафтане100, с мурмолкой101 на голове.