Москва-матушка

Крупняков Аркадий Степанович

Тугейка метнул взгляд на Нурсалтан. Та согласно кивнула го­ловой. Через минуту три всадника рванулись к Москве, ездовые начали привязывать к лошадиным мордам торбы с овсом.

Сидят царицы в своих возках, ждут. Возки у них разные, а ду­мают об одном. Молодая царица ждет встречи с волнением. Выедет ли им навстречу сам князь или воевод своих пошлет? Если

сам, то не ошибется ли? Не подойдет ли сразу к ней? Не озлобит ли старуху? О замыслах Суртайши царица_ тоже знает. Эта старая карга все на заметку будет брать. Те же думы и у Суртайши. При­едет князь Иван встречать или не приедет?

Бросится ли к молодой царице или не бросится? Хорошо бы, если бросился. Значит, и правду у них что-то было.

Через два часа у Коломенских ворот появились всадники. Нурсалтан глянула, и сердце ее дрогнуло. Впереди на саврасом жереб­не скакал великий князь. За ним по четверо в ряду ехали воеводы из свиты. Дороги по ширине не хватало, и кони шли по сторонам, поднимая снежную пыль. За ними шли четыре возка, а за возками ратники. Уже великий князь совсем недалеко, а ворота все выплес­кивают и выплескивают из города сотню за сотней.

Суртайша вышла вперед, кивнула снохе: «Встань рядом». Та встала. Не доехав до женщин полсотни шагов, князь Иван натя­нул поводья, соскочил с коня. Стремянные подхватили жеребца под уздцы. Князь не спеша, только утренний снег поскрипывал под сапогами, подошел к Суртайше (на Нурсалтан даже и не глянул), слегка поклонился, опустил правую руку вниз, сказал по-татарски чисто:

— Почтенной и великой царице Казани кланяется Москва.

— Славному князю Московскому кланяется Казань,— ответила Сургайша, слегка склоня голову.

— Здоровыми доехали?

— Слава аллаху, все доехали здоровы.

— Царице Нурсалтан от великой княгини Марфы поклон. От меня також.

— Спасибо,— ответила молодая царица и склонила голову.

Иван поднял руку — и четверо слуг поднесли высокий лубяной

короб, открыли, вынули из него меха куньи, лисьи и беличьи, пове­сили на вытянутые руки, стали по обоим сторонам-от князя.

— Позволь, великая царица, одарить тебя малыми поминками.

Слуги поклонились, сложили меха в короб, поставили его у ног

Суртайши.

— Прошу вас быть в Москве желанными гостями,— сказал князь и отошел в сторону. Высокий расписной возок, запряженный тройкой вороных коней, вымахнул к царице, красиво развернулся, встал. Князь открыл дверцу, слуги подхватили цариц под руки, помогли сесть. Иван вскочил в седло, пришпорил коня, жеребей поднялся на дыбы и, раскидывая снег копытами, поскакал впере­ди. За ним пошел возок с царицами. По сторонам, впереди и сзади скакала почетная охрана.

Суртайша глянула на сноху и впервые за эти два года улыбну­лась ей.

В самом конце поезда Тугейка вел свою сотню и пустые воз­ки цариц. За год, что прожил в Казани, Тугейка узнал много. Понял, что при дворе ханском жить непросто, понял, что надо выбрать себе покровителя и держаться около него честно и прямо. Только тогда выживешь, только тогда добьешься пользы для себя. По­нял также, что лучшей покровительницы, чем молодая царица, ему не сыскать. Хан хоть и в силе, но ему до Тугейки мало дела. Выучил Тугейка две сотни молодых джигитов искусной стрельбе из лука, одну сотню хан взял себе в охрану, другую отдал царице. Над его джигитами есть кому командовать, а Тугейка так и ос­тался около Нурсалтан. Служил ей чистосердечно, стал сотником, а теперь вот приехал в Москву. Кому из черемис пришлось побы­вать в таком большом и славном городе? Наверно, никому. На­верно, Тугейка первый. И не пленным он сюда прибыл, не дан­ником, а сотником. Цариц охранять, служить им. Это, он понима­ет, тоже нелегко делать. Как бы ни встретили цариц русские, а город все равно чужой, кто знает, чем это гостеприимство обернет­ся. Говорят, придется всю зиму тут жить, по-русски говорить надо бы научиться, город надо бы узнать, с добрыми людьми познако­миться.

Жить Тугейкину сотню поместили на ордынском подворье, ца­риц со служанками увезли в Кремль. Для каждой отдельные хо­ромы. Тугейке было велено поставить около хором по десятку своих охранников и менять их через каждые сутки. Кроме них хо­ромы охраняли русские ратники. В первый же день к Суртайше князь Иван лекаря послал. Тот осмотрел старуху и сказал, что болезнь ее происходит от пития дурной воды и обещал к весне здоровье царицы поправить. Велено было Тугейке посылать ежед­невно возок на озеро Радонежское и привозить оттуда воду, кото­рая будто бы в себе некие соли содержит.

Спустя неделю после приезда в Москву, позвала к себе Тугейку молодая царица. Позвала ночью, тайно. Сказала:

— Никому из твоей сотни я не верю, только ты один мне по­мочь можешь.

— Спасибо, великая царица,— сказал Тугейка. — Я сделаю все, что ты велишь.

— Великий князь дважды с Суртайшей говорил, меня к себе он не зовет.

— Не радеет к тебе что ли?

— Радеет. Но явно с ним встречаться нам нельзя. Сегодня он придет ко мне тайно. Ты проводишь его и будешь всю ночь не спать. Чтобы никто из твоей сотни и, не приведи аллах, старая ханша, об этом не узнали. Только ты один. Понял ли меня?

— Все как есть понял. В полночь я стражей буду менять. Старый десяток отправлю на подворье, а замену им поведу не спеша. Вот в это время пусть князь приходит.

— Только прошу тебя, не думай, что князь придет ко мне ради греха...

— Смею ли я. Ты не простая баба, ты — царица. У вас с кня­зем, я думаю, других дел много.

— Ты умен, Тугейка. Иди.

В полночь Иван Васильевич тихо и незаметно прошел в хоро­мы молодой царицы...

— Ну, здравствуй, Ази. Здравствуй, моя несравненная,—князь обнял царицу, ткнулся бородкой в щеку. — Рассказывай, как жи­вешь? Вестей я получал от тебя мало, да это, может, и к лучшему. Муж любит ли тебя?

— Любит. Суртайша четвертую жену советовала взять — от­казался.

— С двумя старшими ладишь?

— Обе на отшибе у хана. Старшая с Суртайшей заодно — против меня. Вторая жена болеет. Ибрагим все время около меня. Сыну рад.

— Как назвали?

— Магмет-Аминь.

— Алихан, я чаю, злобствует?

— Он всему казанскому неустройству виной. Себя законным наследником считает. Всех ненавидит: отца, меня, Аминя. Да и бабушку, если понадобится, задушить может. Боюсь я его. Более всех боюсь. Если с Ибрагимом что случится...

— В обиду тебя не дам. Ежели будет лихо, детей сразу ко мне шли.

— Что старуха говорит?

— Суртайша? Баба эта зело жадна и зело злобна. И неумна. Я ей дважды подарки делал. По многу. Меха, золото любит, по­брякушки всякие. За это не только Казань, но аллаха своего про­даст. За нее не беспокойся. Она, я мыслю, у нас в руках. Если лекарь ей поможет —она к Москве привязана хворью своей будет.

— Ты на поминки не скупись, если так.

— Тебя я тоже не обойду. Только не сейчас. Пусть никто и думать не смеет, что мы...