Москва-матушка

Крупняков Аркадий Степанович

И Ольга верит — любимый ее выживет, из плена вырвется и найдет ее. Эта вера помогает ей жить, переносить тоску, горе и за­ботиться об отце. Дочь знает, что потеря товаров, обоза, лошадей сильно печалит отца, и она всячески поддерживает его дух, стара­ется отвлечь от печальных дум.

Вот и сейчас предложила она ему спеть песню...

Любит Никита слушать высокий и чистый Ольгин голос.

Ой, да как по морю Русскому,

Да морю черному,

По Днепру-отцу

да по великому

Плыла лодочка, ладья белая,

Парус шелковый, да он крестом расшит.

В той ладье большой да богатырь лежит,

Добрый молодец, да суроженин он,

Богатого гостя заморенин сын...

Никита слушает, закрыв глаза, и, как наяву, встают перед ним бурные волны Днепра, ладья, а на ней тяжело раненный молодец.

Пригорюнившись, слушает песню Кирилловна.

Во дворе тихонько вторят песне служанки. Они не знают рус­ских слов, но хорошо чувствуют в напеве печаль, которая и в их сердцах будит тоску по родным местам.

Как со гостем тем да ясным соколом,

Со Чурилой да свет Пленковичем

Во ладье плывут да все его друзья,

Други верные, да гости честные.

Неспроста Ольга завела эту песню. Любимая она у отца, иногда и сам Никита тихим тенорком подпевает дочери. Сегодня он не поет. В прошлые, дальние годы унесла его песня. Ведь непременно был такой сурожский гость Чурила Пленкович, думал Никита. Кто

он? Уж не его ли предок? Ведь неспроста прозвище чуриловское носит сурожский купец. Может, прадедом приходится ему сурож- ский гость, может, другой какой дальней родней.

Давно окончена песня, а Никита все еще во власти' своих мыслей.

У Кирилловны свои думы. Она, как бы между прочим, говорит:

— Вчерась весь вечер фряги спать не давали. Бренчали под окнами да канцоны эти пели. Тьфу!

— Не говори, Кирилловна. У фрягов есть хорошие песни,— за­метил Никита.

— Так ведь надоели, батюшка. Я вот гонять ужо буду.

— Гонять не след. Неприлично это,— сказал Никита.— Пусть поют,— и, улыбнувшись, спросил:—А много певцов-то, Кирил­ловна?

— Много, батюшка, да что от них толку. Иноверцы все. А Оленьке ведь жениха надобно,—и, вздохнув, добавила:—А жени- хов-то мало. Пожалуй, и нет совсем. Дочке двадцатый год идет — мыслимо ли дело в девках сидеть.

— Ну, уж вы, мамонька,— покраснев, сказала Ольга,— выйду еще, успею.

— Я, голубонька, пятнадцати лет за Афанасьевича-то вышла.

И канцоны о,н у меня под окном не распевал. Приехал в Сурожек за товарами—приглянулась я ему, да сразу и за свадебку...

— Подожди, Кирилловна,— прервал ее Никита,— вот поедем | еще с товарами на Русь — кому-нибудь и наша Оля приглянется.

— Дай-то бог,— со вздохом сказала мать и перекрестилась трижды. 'I

* * *

Высекая искры подковами, по каменистой улице мчался всад­ник. У подворья Никиты Чурплова он остановил коня и, спешив­шись, забежал во двор.

— Ты откуда? — спросил Никита, увидев Федьку.

— Поклон тебе привез, Никитушка! — Федька прислонился к балясине, чтобы не упасть (не легка была скорая дорога).— От Ивана Булаева поклон.

Никита спешно подошел к Федьке, взял его под руку, подвел и усадил на лавку.

— Где видел его? — ахнула Кирилловна.

— В караване невольничьем. Слезно просил передать тебе, чтоб выручил. Лучше, говорит, холопом у Никиты буду, чем за мо­рем спину.

И Федька рассказал купцу о своей встрече с Ивашкой. Ники­та задумался.

— Что молчать-то,— затормошила мужа Кирилловна.— Утром надо выезжать, не то продать человека могут. Денег не жалей, ведь родная кровь наша.

— Не в деньгах дело,—промолвил Никита.— Нездоров я, да и стар, чтобы верхом скакать сломя голову.

— Сынов пошли.

— Аль не знаешь — оба сейчас в Кафе.

Воцарилось молчание. И вдруг Ольга сказала:

— Позвольте мне, тятенька!

— Нишкни, глупая! — прикрикнула на нее Кирилловна.—Раз­ве пристало девке в такую опасную дорогу пускаться!

— А ты поедешь? — спросил Никита Федьку.

— Да кто же без меня найти его сможет? — ответил тот.— Мне коня только надо сменить.

— Собирайся, доченька,— решительно сказал Никита,— Четве­ро слуг, Федор да ты... С утра поезжайте с богом.

Под громкие причитанья Кирилловны Ольга пошла собираться в дорогу.

Утром Козонок еще раз спросил Никиту:

— Не передумал, Никита Афанасьевич, может, я один справ­люсь? Не дай бог случится што... Девка все-таки она...

— Нет, не передумал. Пусть съездит, на жизнь посмотрит. На то божья воля. Она не просто девка, она сурожского купца дочь.

Большой смысл вложил в эти слова Никита Чурилов. Гость-сурожанин жизнью самой сделан смелым, решительным, предприим­чивым. Вся жизнь сурожца — риск: идет ли он торговым карава­ном от синих русских озер, везет ли от моря обратным путем вос­точные товары — всегда рискует.

Сурожанин живет, как говорят, «меж трех концов копейных»— с одной стороны татары, с другой генуэзцы, а с третьей — Русь-матушка. Изворотливым надо быть сурожанину, оружием владеть искусно. Языки надо знать — уметь разить не только саблей, но и словом.