Москва-матушка

Крупняков Аркадий Степанович

— Многие лета повелителю!

— Да сохранит тебя Панагия Феотоку'!

— Слава севасту! Слава Катерино!

Рядом с князем стояла его дочь, княжна Катерина, высокая, стройная девушка двадцати лет. За нею, чуть поодаль, боярин Бек­лемишев, а слева от князя Никита Чурилов.

Князь поднял руку, призывая к тишине. Шум мгновенно стих, и Исайя заговорил:

— Люди мои! Поздравляю вас со святым и пребольшим праз­дником нашим. Придет время, и все мы предстанем перед господом богом и судом его праведным, там все мы станем равными и будем равно отвечать за деяния свои. Пусть жизнь наша будет безгреш­ной, мы должны проводить ее в труде и

послушании, свято хранить верность православной церкви, и да помилует нас пресвятая Дес­пина^[27]! Сегодня в нашем граде гостят люди из дальней Московской земли, они приехали от царя Иоанна, они такие же православные, как и мы с вами. Прошу почитать их так же, как и мою семью.

— Слава гостям московским! Слава другам православным! — раздалось в толпе.

Исайя сделал несколько шагов, народ расступился перед ним, образуя широкий проход, по которому проследовали за князем его дочь и два русских гостя.

Во дворце князя гостям был предложен предобеденный отдых.

Боярина Беклемишева и Никиту Чурилова положили в одну спа­ленку, Хозю Кокоса и Шомельку — в другую.

Никита Беклемишев, не раздеваясь, присел к окну и, подперев щеки руками, облокотился на подоконник. Он долго молча смот­рел на улицу.

— О чем закручинился, Никитушка? — душевно спросил его Чурилов.

— Вспомнилась Настасья моя, царство ей небесное, и грустно стало мне.

— Слышал я, что овдовел ты, а как — не сказывали. Ведь Нас­тя молода была и, вроде, не больна...

— Беда постигла меня, Афанасьевич. В позапрошлом году пос­лал меня великий князь оборонять городок Алексин. Думал он, что ордынцы будут набегать на те места, как и раньше, мелкими шайками, а хан Ахмат подошел туда с большой ратью. В Алексине было мало ратных людей, не было ни пушек, ни пищалей, ни само­стрелов. Хан ворвался в город, пожег его, а меня спас воевода Ми­хайло Верейский. Жена моя с детьми малыми уйти не успела, и татары погубили ее со всеми горожанами, которые хотели спастись в тайнике. Второй год живу один, как перст.

— А ты не думаешь сударушку заводить? Что содеялось — не вернуть. Не век бобылем жить. Ведь годы твои молоды. Поди, и тридцати нет?

— Тридцать третье лето пошло.

— Ну вот видишь. Смотри да приглядывайся.

— Лучше Настасьюшки мне не найти. Вот если бы еще одну такую Катерину встретить...

— Неужто полюбилась?

— Говорю — на Настю мою похожа...

— Свет велик, Никита Василии,— найдешь по душе. А про Ка­терину забудь — не тебе она намечена. Про сватанье князю гово­рил ай нет?

— Был разговор. Исайка рад породниться с таким великим государем. «За большую честь,— говорит,— почту». Просил посы­лать сватов, отказа, сказал, не будет.

— А Катерина знает о сем?

— Полагаю — знает. Вот согласна ли, то мне неведомо. Вели­кий государь наказал мне только о согласии князя проведать и хо­рошенько усмотреть невесту. Пригожа ли, умна ли, добра ли. О всем этом повелел написать письмо и, посольство у хана творя, ждать ответа.

— Видать, велики у государя интересы к связям крымским, ежели, не глядя на невесту, порешил сына на ней оженить,— ска­зал Никита, укладываясь в постель.

Оба долго не могли уснуть. Боярин вспоминал мечтательно-за­

думчивые карие глаза Катерины. Глубоко запала ему в душу Ман- гупская княжна.

А Никита Чурилов об Ольге думает. Вот отдать бы за бояри­на— лучше, знатнее да умнее жениха не сыскать. Надо обязатель­но показать Ольгу боярину. Не может быть, чтоб не полюбилась ему такая красавица... А там свадьба, большая родня, близость к великокняжескому двору...

Тихо в светлице, только вздохи слышны.

И княжна Катерина не спит в своих покоях. Русского боярина вспоминает. Почему он подолгу и как-то грустно вглядывался в ее лицо?.. Весть о том, что ее думают сосватать за княжича русского, Катерина приняла равнодушно, она уже заранее была подготовле­на к своей судьбе. Так велось сысстари—редко дочери византий­ских князей шли замуж по любви, чаще их увозили в чужие земли из-за расчета или для улучшения рода. Катерине хорошо знакома была судьба ее тетки, княгини Марии, которая пылко любила в де­вичестве сына иерея Фоку, но замуж была выдана за валахского господаря Стефана, которого так и не могла полюбить до старости.

Ей, Катерине, легче,— она никого не любит. А князь, говорят, молод... Может, и не будет жестокой к ней судьба. А этот боярин так печально, так пристально смотрел на нее. Жалел, верно... Доб­рый, видно, человек. Это и по лицу видно. И красивый, статный такой...

На следующий день назначены были смотрины. Гости входили в парадный зал, здоровались с князем, с Катериной, пристально оглядывали ее. Беклемишев ожидал, что Катерина смутится, но она казалась спокойной, гостей приветствовала ровно, изредка что- то тихо говорила отцу.

Пока гости и хозяева обменивались взаимными поклонами, в зал вошел старый иерей Феодорит. Он произнес предобеденную молитву, после чего князь всех пригласил к столу, изящно убранно­му перламутровыми пластинками, на которых в серебряной посуде была разложена соленая и копченая рыба, масло, сыр и мед.

Затем в зал вошли молодые женщины и внесли на медных под­носах любимое кушанье греков — тархану в больших глиняных чашах. Вслед за ними слуга внес медный сосуд с вином.

В молчании наполнили бокалы, и начались здравицы в честь государя Московского и желанных гостей русских, в честь владе­тельного князя Мангупского и его молодой дочери. Когда подняли кубки за Катерину, Никита Беклемишев, до сего раза только при- гублявший вино, выпил свой сосуд до дна. Поставив кубок на стол, он. обратившись к Исайе, сказал:

— Как я завидую тому человеку, кто супругом княжны скоро

будет. Не прогневайся, князь, правду скажу, дочь твоя весьма при­гожа, и счастлив будет супруг ее будущий.

Княжна еще в самом начале речи подняла на боярина удивлен­ные глаза. Гость свободно говорил на греческом языке. Катерина встала, поклонилась боярину и в ответ сказала:

— Благодарю тебя на добром слове, боярин. Только о каком супруге говоришь ты, я не пойму?

— Государь великой Московии повелел узнать о нашем согла­сии на брак твой с его сыном Иоанном. Мы такое согласие послам государевым дали,— ответил на вопрос дочери сам князь.

— Хотелось бы и слово княжны по сему делу послушать,— про­изнес Никита Чурилов, взглянув на Беклемишева. Тот кивнул го­ловой. Катерина начала говорить:

— Сыспокон веков ведется так — дочь уходит из родного дома под чужой кров. Чаще всего, уходя, она не знает, встретит ли там любовь к себе, будет ли счастлива. Не знаю о сем и я. Но воля батюшки — моя воля. Я только буду молить святую Деспину о том, чтобы в далекой северной земле нашла я нежное и любящее сердце моего нареченного, кто бы он ни был.