Москва нас больше не любит
Шрифт:
Речь случайно зашла (наверное, что-то показывали по ТВ) про эти пресловутые карикатуры в датском журнале на… не знаю, как сказать… на ислам? на мусульман?
– и она сказала вдруг, что понимает, из-за чего разгромили датское посольство в… - я уже не помню, где разгромили, в какой-то арабской стране.
А теперь представьте: сидит молодая симпатичная девчонка, модно одетая, в джинсах и короткой майке Mango, в плеере поет Мадонна, и, насупив брови, говорит: - Правильно они обиделись. Нечего всякую фигню печатать. Я сказал (зачем-то), что если что-то не нравится, надо судиться, тем более в Европе, с их любовью ко всяческим “меньшим братьям”, суд будет выигран почти наверняка, причем тут посольство и большое и сильное государство Дания? Там же свобода слова
Вообще-то, честно говоря, сейчас я уже не помню точно, что она отвечала. Я же говорю, человеку 20 лет, как можно всерьез на него реагировать? Но, по-видимому, в последнее время настолько часто приходится слышать всякую ерунду, что как-то уже нет сил улыбаться, “не обращать внимания” и искать для всех оправдания.
Один еще молодой, другой уже старый, третьему никто ничего не объяснял (никогда), четвертого мама в раннем возрасте оставила у бабушки и уехала с чужим дядей, у пятого сексуальные проблемы, и они все сердиты за это на весь мир… Нет сил, понимаете? Короче, осадок от общения вышел неприятный.
Плюс еще в феврале дело было, все уже устали от зимы, авитаминоз, потом зимой в том году стояли какие-то совершенно аномальные морозы, доходило до минус 30, рано темнело, - короче говоря, когда мы к десяти вечера приехали на Никитскую, где философ жил на съемной квартире (постоянно он жил в Лондоне), настроение у меня было, честно говоря, не очень хорошим.
И, когда после первых приветствий философ попросил не задавать ему общих вопросов, - спрашивайте что-то конкретное, - сказал он, - если у вас лично есть ко мне вопросы, я отвечу, - я почти сразу спросил его: а что делать, если идешь ты по улице, и даже не по улице, а встречаешь где-то вроде бы милого человека, и он вдруг начинает нести всякую дичь? Например о политике? “Плюнули на ботинок” - назвал я свои ощущения, хотя был не очень точен, так как что мне лично с того, что младшая коллега жены - и еще 1 000 000 ее российских подруг - не понимают, откуда взялись их сd-плейер с Мадонной и модная майка Mango?
– Так это же не вы несете чепуху, - сказал философ.
– Если бы вы - еще можно было расстраиваться.
– Но они же не понимают, - сказал я, - куда это может привести!
– Может быть, и не понимают, - сказал философ.
– Но, может быть, это их дело - нести чепуху и не понимать, куда это их может привести, откуда вы знаете? Вы же понимаете?
– Вроде бы.
– Ну вот, - он засмеялся.
Я хотел сказать философу, что это общее и многочисленное непонимание элементарных вещей меня пугает, причем пугает не содержанием, а именно количественными показателями, так сказать, числом непонимающих, и почему-то вспомнил, как один мой очень милый знакомый, актер по профессии, сидя в модном и дорогом кафе неподалеку от места нашего интервью с философом, за чашкой кофе по-венски, как-то сказал мне, что “очень не любит американцев”, - я как раз просматривал газету, и там, по-видимому, была какая-то звонкая статья на эту тему, - но я вдруг подумал, что, может быть, философ прав, и надо легче относиться к подобным вещам?
И, к тому же, слова моего знакомого - следствие не только профессиональной (sorry-sorry) актерской глупости, но и дурацкой сегодняшней моды на все антиамериканское - кроме, конечно, их машин и недвижимости.
Ведь была же такая мода в Европе, особенно во Франции в 1960-х годах. Сам лично видел где-то, как мой нежно любимый Годар в одном своем фильме того времени брякнул какую-то ерунду про СССР, типа “при капитализме тоже нет свободы!”, позируя перед камерой в “интифаде”, а до публикации солженицынского “Архипелага” массовым тиражом быть “другом нашей страны” во Франции считалось просто-таки хорошим тоном. Так что коллега жены,
– Поймите, - сказал философ, - все как-то устроено. Justice of it all, - как говорил Гурджиев.
– Справедливость всего этого.
Мне очень нравилась эта фраза, я где-то уже слышал ее, но не знал, что она принадлежит Гурджиеву. Еще я со стыдом вспомнил, что у меня уже несколько лет на полке лежит нечитанная книга этого Гурджиева, “Письма Вельзевула к своему внуку”, называется как-то так. (Мою лень извиняет то, что книга очень толстая). Еще я вспомнил, что кто-то мне говорил, что Гурджиев в царские времена брал с желающих у него поучиться 1000 рублей ассигнациями - огромную сумму по тем временам - и что у него был друг и ученик Петр Демьянович Успенский, с которым они вместе путешествовали и который тоже написал книжку - “В поисках чудесного”. Успенский с учеников денег не брал, после революции 1917 года они вместе эмигрировали и там, в Европе и эмиграции, сильно рассорились…
– Причем устроено в вашем сознании, - тем временем сказал философ.
– Не думаете же вы, что на Западе кто-то что-то понимает? И что там вам будет менее неуютно? Ведь вы говорите не об этом, я так понимаю?
Поскольку журнал, в котором я тогда работал, был скорее политическим, чем культурным, я не стал углубляться в тему Гурджиева и, ухватившись за последние слова философа, сказал:
– Но если люди ни фига не понимают, они же соответствующим образом проголосуют? Как-нибудь, при удобном случае. Пока это происходит как надо властям, но потом - кто знает… “Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков”, - пел Высоцкий, вы же помните. Разве не существует ответственности власти в данном случае?
– Мне очень понравился мой вопрос, и я даже возвысил голос в тот момент: - Разве не существует ответственности власти?!
При этом я подумал, что философ сам немного похож на Гурджиева своим лысым черепом и торчащими усами. Только взгляд у него был чуть добрее, чем у автора “Писем Вельзевула”, чей портрет был помещен в книге на моей полке.
Еще я мельком вспомнил, что у меня был приятель, жена которого сильно увлекалась этим Гурджиевым, и еще мадам Блаватской, книгами Кастанеды и всеми делами. С ней было очень интересно разговаривать, особенно учитывая тот момент, что внешне она была тоже симпатичной… Потом она ударилась в православие, потом они развелись, и эта увлекавшаяся Кастанедой и православием бывшая жена вместе со своей мамой лет пять не давали моему приятелю видеться с ребенком. Вот так. Здорово, правда?… Но, - подумал я, - подражая философу, - может, это было ее дело, не давать приятелю видеться с ребенком и делать ему какие-то мелкие гадости? Приятель-то ничего плохого ей не делал, только изменял немного, когда они были женаты. Так поступают многие мужчины, и ему этим укорять, наверное, нельзя.
– Но о какой ответственности власти можно говорить, когда подвластные традиционно безответственны?
– тем временем, как всегда, афористично, высказался философ.
– Никто ни о чем не думает и думать не желает. Все плывут по течению и надеются, что все как-то утрясется без них!
– Он даже немного возвысил голос.
– И благодарят администрацию президента за предоставленную возможность приобрести новую модель Citroen C4, - вдруг, неожиданно для самого себя ввернул я (C4 - очень симпатичная машинка, я тогда подумывал взять кредит в банке, чтобы ее купить, поэтому, наверное, я вдруг не к месту об этом вспомнил).
Философ удивленно посмотрел на меня и вздохнул: да-да.
По-моему, он даже не очень понял, о чем я. Мы помолчали.
– Мне один московский профессор сказал недавно, - вспомнил философ, - сказал: а мы думали, все уже наладится.
– А мы думали… - передразнил он профессора и неожиданно опять возвысил голос: - А ты разве думал когда-нибудь вообще, а, рыло грязное?!
Хотя я несколько опешил, мне очень понравилась эта фраза, и я решил ее запомнить, а было задремавшая редакционный фотограф встрепенулась и, испуганно на меня посмотрев, защелкала фотоаппаратом.