Москва Поднебесная
Шрифт:
– Из Москвы не уезжать! Вас вызовут повесткой в ближайшие дни, – не оборачиваясь, предрёк Бергу майор и хлопнул дверью.
Музыка
В то самое время, когда Загробулько возвращался из офиса строительного треста «Латунь», в одном двенадцатиэтажном доме расхаживал по квартире холодильник, напевая бурлящими внутри жидкостями грустную мелодию. На улице стояла жара, и ни одного облачка не намечалось на синем небосводе. Василий лежал на диване, покачивая босой ногой в такт мелодии, доносящейся из чрева чуда техники, и попивал через соломинку пузырящийся лимонад.
С улицы тоже доносилась мелодия, если так можно назвать монотонный примитивный бит и скулящие под него три
– Музыка! – сказал Василий.
– Да! – подтвердил «Samsung».
– Да, – согласился ангел, соткавшись из блестящих в лучах пылинок. – Музыка!..
– Ведь музыка – это отражение души, запечатлённое в звуке! – проговорил Василий задумчиво. – Интересно, какой должна быть душа человека, выразившего себя этой мелодией? – Он кивнул в сторону окна.
– Самое интересное, что большинство любит это, – улыбнулся ангел, покосившись туда же.
– Стадо, – прокомментировал холодильник грустно, и внутри у него, просочившись из морозильного отделения, капнули на полку три холодные крупинки.
– Но ведь в мире масса музыки – талантливой и хорошей, и очень хорошей, и губительно кошмарной, всякой, – удивился молодой человек, – почему же люди делают выбор в пользу примитивного и тщедушного шарманщика, а настоящего композитора, творца, имеющего дар сплетать звуки в такую неподражаемую структуру, что дух захватывает, игнорируют?
– Не все! – заметил холодильник, расхаживая по ковру, и, остановившись, добавил печально: – Но большинство!
– Чтобы услышать настоящее, только ушей недостаточно, к ушам нужна душа! – сострил ангел и звонко хихикнул.
– Но разве у людей не одна и та же душевная организация? Разве при рождении кому-то даётся больше, а кому-то меньше?
– Не исключено, что это так, – загадочно ответил ангел.
– Вы, ангелы, должны это знать, – заметил холодильник подозрительно.
– Можно сказать определённо, – ангел взмахнул крыльями, приглушив звук, доносящийся из окна, как будто убавил громкость радиоприёмника, – что люди рождаются совершенно разными, и у каждого уже сформирован характер, целеустремления, интеллект. По мере взросления человек лишь развивает свои, данные природой, способности. Был среди людей один философ, который утверждал, что человеческое существо, каждый отдельно взятый индивид, с течением жизни не обучается новому, а лишь вспоминает, достаёт из подсознания истину, знание, открытое ему раньше. Так вот, он был в некотором смысле прав…
– То есть, получается, что научить человека, не обладающего природным чутьём музыки, играть, например, на пианино, невозможно? – озадачился холодильник.
– Почему? Возможно. Но только он ничего не создаст, не привнесёт ничего нового и настоящего. При этом он может сочинять в день по нескольку десятков мелодий, играть сотни концертов, но его деятельность будет такой же бесполезной, как орошение пустыни из детской пластмассовой
– Но ведь таких псевдотворцов большинство! Почему же так? Почему они не занимаются тем, что могут делать по-настоящему хорошо? – Василий встревоженно встал с дивана и подошёл к окну.
– Их привлекает слава, деньги, антураж жизни артиста, поощрение толпы. Это довольно сильный стимул. Да и что им остаётся, если единственное, что они могут делать хорошо, это набивать желудок пищей, пьянствовать и бездельничать. Они хотят красивой жизни, уважения, признания… Впрочем, зачастую не получая и этого, а только обрекая себя на страдание от осознания полной своей никчёмности.
– В общем, понятно, – решительно вставил Василий, – это нужно менять!
Он осмотрел свою странную компанию, натянул на голову валяющуюся на диване красную кепочку и раскинул в стороны руки, словно собирался взлететь.
Ангел засиял лучисто, взмахнул опереньем и обернулся крохотной букашкой. Произошли метаморфозы и с Василием, и с холодильником. Три необычных насекомых вылетели в окно. Они спустились низко к земле и дворами полетели на звук концерта, где, надрываясь, как при трудных родах, рвала связки певица Лавандышева…
Обычно Катерина пела под искусно записанную и мастерски сведённую фонограмму, но в этот раз техника её подвела. Диск, выполненный кустарным способом на одной из подпольных фабрик, взорвался от скорости вращения в проигрывателе, а другого продюсер Фарух с собой не прихватил. Деньги музыкальным дельцам были заплачены, и ничего не оставалось несчастной звезде эстрады, как петь живым голосом в подключённый микрофон. Делать этого Катерина не умела. Но зато был у эстрадной дивы другой козырь – она была стройна, блондиниста, и имела формы по высшему голливудскому разряду, что часто демонстрировала в различных глянцевых изданиях, блистая на обложках и разворотах неглиже, и чем очень гордилась. Этим, собственно, певица и брала публику за живое.
Из-за грохота фонограммы слушатели почти не замечали похабного вокала, зато ясно видели извивающуюся на сцене, словно в оргазмическом экстазе, артистку, одетую так скудно, как одеваются африканские голодающие дети. Лавандышева работала на износ, и было видно, что девушка, несомненно, имеет талант. Нет, не музыкальный…
В тот момент, когда Катерина, оглаживая страстно оголённые загорелые ляжки, довывала последние строчки своего хита, повторяя рефреном любимую публикой фразу «А ты любил меня так мало… а я в впотьмах тебя искала…», мимо её носа дружной стайкой пролетели три удивительного вида мухи. Одна вся белая, будто испачканная в муке, за ней тёмная, с длинными лапками и красной головкой (певице показалось, что муха носит микроскопическую кепочку с длинным козырьком), а третья серебристая, вовсе не похожая на живое существо, а скорее на миниатюрный микроавтобус, бороздящий пространство при помощи сверкающих механических лопастей. Увиденное настолько поразило Лавандышеву, что она вместо последней строчки осоловело спела: «А я… мухой засверкала…», – на что Фарух, недобро посмотрев из-под густых бровей, ничем не отличимых от таких же густых усов, показал подопечной тайный знак, который означать мог только одно: «Ещё раз такое выкинешь, будешь всю жизнь в коктейль-баре на Тверской об шест задницей тереться!».
Звезда угрозу поняла, а потому выкинула из головы насекомую небывальщину, и с удвоенной страстью вздымая точёную пластическим гением грудь, допела песню, послав на коде воздушный поцелуй в толпу, шальной пулей доставшийся восемнадцатилетнему очкарику в первом ряду. Юный отрок задышал часто-часто и прижался к бортику ограждения, словно намагниченный, скрывая восставший мгновенно в шортах свой юношеский, измученный хозяйским каждодневным вниманием, идентифицирующий очкариковскую половую принадлежность, орган.