Москва Поднебесная
Шрифт:
Катерина, запыхавшись, словно после стометровки, отрывисто призналась в любви собравшимся на концерт зевакам, прошлась по сцене, как по подиуму, и внезапно нагнулась за брошенным кем-то букетиком цветов, моментально впечатлив всю мужскую составляющую публики. Впечатлила она её тем, что из-под лоскутка, исполняющего роль юбки, открылось жадным взглядам самое сокровенное и желанное певицыно великолепие, то ли вовсе не прикрытое ничем, то ли прикрытое такой тоненькой ниточкой трусиков, что и смысла в них никакого не было. А осчастливленный воздушно очкарик, видя звёздные врата в блаженство, чуть не излился прямо на бортик миллионами
Лавандышева, жарко дыша в микрофон, объявила новую песню, и, когда прозвучали первые аккорды, на сцену, совершенно незапланированно, взявшись непонятно откуда, выскочили три, по всей видимости, подтанцовщика. Странно одетые, они необъяснимым образом напомнили кого-то опешившей эстрадной фурии. Она, взглянув на продюсера Сраакашвилли, вопросительно замерла.
Тот, и сам ничего не понимая, махнул косматой лапой куда-то в пространство, что означало: «Пой дальше, не твоя забота», а сам решил, что, кто бы это ни были, ни копейки от него не получат за самодеятельность.
Звезда отвернулась и запела, но вместо слов безобидной песенки о неразделённой любви вылетело изо рта Лавандышевой такое матерщинное, поэтически срифмованное безобразие, от которого на всём теле Фаруха ощетинилась густая кавказская растительность, а публика дружно отшатнулась от сцены возвращающейся в океан волной. Остался у бортика ограждения только бедный очкарик, будто намертво приклеенный к древесине.
Однако Лавандышева, совершенно не осознавая дикости пропетого ей под примитивный аккомпанемент, продолжила визгливо извергать из себя ругательства. Фарух Сраакашвилли осел на две половинки мясистого таза и скрылся от позора косматыми ручонками, а сзади певицы-матерщинницы, словно вокруг кострища мирового пожара, танцевали хаотические танцы три странных персонажа.
Самым колоритным был толстенный здоровяк под два метра ростом, одетый в сверкающие металлические доспехи, на каждом сантиметре которых блестели в лучах солнца логотипы фирмы «Samsung». Он так отменно изображал сломанного робота, что, будь этот танец нынче в моде, равных его мастерству не нашлось бы. Другой, в белой балетной пачке с тонкими тростинками ног, крутил пируэты из «Лебединого озера» и улыбался блаженной улыбкой, словно выступал перед самим министром культуры, а третий, заросший бородой, похожей на берёзовый веник, с пивным животиком, торчащим из-под грязной майки с надписью «Manowar», отплясывал каббалистические ритуальные танцы, не попадая в ритм, и плескал себе под ноги пиво из алюминиевой банки. На его шевелюре, словно приклеенная, колыхалась флажком красная бейсболка.
Вакханалия продолжалась до тех пор, пока Сраакашвилли, не в силах больше терпеть срамное шоу, не вскочил бешено и, подбежав к оператору, выдернул шнур электросети из розетки. Музыка тотчас стихла, и в гробовом молчании Лавандышева допела акапельно тошнотворную фразу:
– … бородавчатая мразь без разбора всем далась…
Оборвав себя на полуслове, звезда непонимающе уставилась на звукорежиссёра, изобразив при этом крайне недовольную гримасу. К слову сказать, сама Катерина была совершенно уверена, что пела она не мерзкие частушки, а незамысловатые куплеты своего суперхита. Как у неё получалось мыслить в голове одно, а произносить совершенно другое, сказать трудно, вероятнее всего, причиной такой трансформации послужили трое танцоров, которые были не кто иные, как молодой человек
Пока Лавандышева стояла с наглым видом принцессы, у которой на носу свадьба, а наряд ещё не пошит, кто-то посообразительнее из толпы кинул в неё огрызком яблока. Такого приёма эстрадная особа не ожидала. Она принялась выискивать обидчика в толпе и тут увидела, как сотни рук воспрянули ввысь и словно по команде обрушили на певицу весь хлам, который можно было найти под ногами. Лавандышева, пригнувшись, как пехотинец, спасающийся от перекрёстного огня, побежала прочь со сцены. Кубарем скатившись со ступенек, она влетела в припаркованный лимузин, взятый Фарухом напрокат, и завопила водителю:
– Гони!
В этот же миг в лимузин всосалось тело продюсера Фаруха. Взгляд его был ужасен. Катерина непонимающе открыла рот, но сказать не успела ничего, так как град импровизированных снарядов обрушился на автомобиль сотнями глухих шлепков. Лимузин тронулся и, завизжав резиной, помчался прочь.
Что происходило внутри него, одному богу известно…
Гелархан
Метатрон поднялся с кресла и прошёлся перед Елисеем молча. Нистратов чувствовал, что настроение божественного существа изменилось. В воздухе появилось напряжение, как перед грозой. Так и казалось, что вот-вот шарахнет молния. Метатрон остановился, рассеянно глядя куда-то в тёмный угол комнаты, и тихо произнёс:
– Конечно, ты не догадываешься, почему мы нарушили твою размеренную жизнь, вручили эту сумку и пригласили сюда? – Он посмотрел на Нистратова серьёзным взглядом, и по затылку Елисея Никаноровича пробежал холодок. – Много кто не хотел нашей встречи, и поэтому мы постарались запутать следы, но всё равно случились промашки. Взять хотя бы случай на вокзале…
– Крысы?
– Именно! Но, слава Великому Проистечению, ты не побоялся приехать сам. Хотя мы на это не надеялись. В этом деле замешано много, очень много сил, и у всех свои интересы. Но для людей, для основной массы человечества, такие перемены ни к чему…
– О чём вы? – Елисей непонимающе следил за Метатроном, который снова принялся мерить комнату мелкими шажками.
– А ты разве ничего не заметил?
– А что я должен был заметить?
Лысый посмотрел на Носфературса недоверчиво.
– Ты что, правда не замечаешь ничего необычного? – сказал он почти шёпотом.
– Это вы о чём?
– За последнюю неделю в объективной реальности произошло несколько изменений, которые никак не предусмотрены графиком судьбы. Они вносят существенный дисбаланс в событийную колею, и это грозит обернуться крахом не только для людей, но и для всех нас! – Он произнёс это с таким трагизмом, что Елисею-Носфературсу показалось: речь идёт как минимум о ядерной катастрофе планетарного масштаба.
– Подождите, – насторожился Нистратов, нахмурившись, – я никак не пойму: о чём вы?
– Да как о чём! – взорвался Метатрон. – Да хоть бы об Останкинской телебашне!
– О телебашне? А разве это не очередная газетная утка? Они же всегда чёрт-те что пишут…
– В этот раз всё серьёзнее. За те двое суток, что ты находишься здесь, произошло ещё кое-что, и произойдёт в будущем, если мы не среагируем решительно…
– Двое суток? – лицо Елисея вытянулось баклажаном. – Да я тут не более часа нахожусь…