Москва против Мордора
Шрифт:
Господи, бедная Таня, она улыбается с таким значением и с такой упорной любовью, что хочется встать и сказать судье Никишиной: «Ваша честь, да кончайте вы эту ужасную, невыносимую, всем — и Вам в том числе! — понятную ложь, и не надо больше мучить людей, и пусть идут и живут!» Но как это скажешь? Только тут, в газете. А он, ее муж Алексей, иногда отвечает ей улыбкой, в которой есть грусть и горечь, как будто говорит: «Ну что поделаешь… Ну вот так вышло… Да, вышло так… Извини», но она не принимает этой горечи и этой его усталости и все равно улыбается ему со значением, словно напоминает что-то такое, что знают только они оба. И он тогда взглядом соглашается с ней. Там, в зале, встают адвокаты, накаляются страсти, и адвокат Макаров, держа исписанные листы бумаги в руке, упорно говорит в микрофон на длинной ножке, хотя судья
Суд продолжается и идет, три дня в неделю, в апелляционном корпусе Мосгорсуда, на шестом этаже, в большом торжественном зале, обшитом коричневыми панелями, увешанном портретами знаменитых адвокатов и философов, которые все как один проповедовали правду и справедливость, в сиянии девяти люстр, каждая на восемь ламп, под высоким белым потолком. Есть там и просторная галерея для прессы, но я предпочитаю сидеть в зале. Продолжается этот суд над невинными, ничего дурного не сделавшими, пришедшими на мирный и разрешенный митинг людьми, о судьбе которых адвокат Пашков говорит: «Попал на митинге в поле зрение камеры — значит, виноват. Русская рулетка».
Продолжается этот процесс, самый ясный и отчетливый из всей череды судов и процессов, потому что узникам Болотной нельзя предъявить обвинений в воровстве миллионов, их невозможно обвинить в махинациях и экономических аферах, их нельзя замарать подозрениями в коррупции или во взятках. Это суд над невинными людьми в его самом чистом, самом явном виде.
В скверике перед Мосгорсудом, где фонтан, скамейки и поэтическая фигура летящей девушки, стоит человек с внешностью старого битника из романа Керуака. У него седой хайр и седая борода, он в бейсболке и с плакатом на груди, и на своем картоне этот московский битник написанными от руки словами точно определяет статус 12 обвиняемых: «Ритуальные жертвы режима».
Рождение вождя
Уже арестованный в Кирове на фальшивом процессе о краже леса и чудом выпущенный из камеры Алексей Навальный возвращается в Москву и 8 сентября получает на выборах мэра 632 697 голосов. Это второе место и почти 30 % от принявших участие в выборах. На следующий день сторонники Навального выходят на митинг
В девять вечера Навальный выходит на сцену. Раковина сцены залита светом софитов и сияет в черном московском воздухе. Небо дырявит двумя красными огнями стрекочущий полицейский вертолет. Во всю длину набережной, от сцены и дальше, до самого моста, катится рев сорока тысяч голосов, произносящих одну фамилию. Навальный в голубой рубашке с закатанными рукавами и в джинсах. Он начинает речь, стоя перед цепочкой сотрудников своего штаба, которые не спали две ночи и все равно выглядят счастливыми. Эти мальчики в ярких бейсболках и девушки в цветных курточках вытащили на своих плечах длинную, тяжелую, занявшую три месяца предвыборную кампанию.
Речь Навального — речь победителя. Он не взял первое место и на 20 % отстал от Собянина, но не в этом дело. Никто из оппозиционных политиков не набирал столько голосов, сколько он. Никто еще не прорывался из убогого политического настоящего в новое политическое будущее. Голос его гремит торжеством. Он кивает на Кремль за рекой и возвещает, что жаба на трубе боится. Он грозит вторым туром и под крики людей обещает второй тур. Эти люди, стоящие на набережной с поднятыми лицами, и есть его победа. Он создал свой электорат. Адвокат без практики, акционер без крупных пакетов акций и блогер-разоблачитель сумел из широкого народного движения вычленить свой поток. Его победа в том, что он единственный и первый сумел претворить необузданную энергию митингов и маршей в конкретные формы выборной кампании и коллективного действия. И он сумел влюбить в себя тысячи людей, сумел дать им образ, стать их кумиром и объектом почти религиозного поклонения.
Я стою близко от сцены и очень быстро понимаю, что вокруг меня, в первых рядах, стоят его самые активные активисты, его торсида. У всех в руках синие таблички со словом «Навальный». Как только они видят направленную на них со стороны сцены камеру, тут же дружно поднимают таблички вверх. Они истово кричат его фамилию, разбивая ее по слогам — На-валь-ный! — задолго до того, как он выходит на сцену, кричат с мечтательными лицами и светящимися глазами адептов новой веры. Я чувствую себя пришельцем и чужаком в этих дружных влюбленных рядах, без подсказок знающих религиозный ритуал. «Вы что-то можете? — со сцены спрашивает у них человек, проводивший корпоративные тренинги в штабе. Вообще-то он работает в какой-то бизнес-школе. Он кричит на грани срыва голоса, с интонацией Навального. — Да! — Тогда Навальный любит вас!»
Митинг идеально организован. Он не длинный и не короткий, а занимает ровно столько времени, сколько нужно, чтобы сказать главные вещи, рассказать несколько человеческих историй и при этом не наскучить людям. Он хорошо срежиссирован, то есть представляет собой череду кратких, ярких, энергичных выступлений не записных ораторов оппозиции, а живых людей из штаба. Девушка, возглавлявшая колл-центр, арт-директор, придумавшая красные круги с лозунгом «Измени Россию, начни с Москвы», молодой человек из «братьев Навального», дверь в квартиру которого полиция ломала пять часов, отсидевший десять суток и теперь благодарящий полицию за «не очень качественный отдых», — все они являются живыми деталями впечатляющего оптимистичного пазла под названием «Мы победили». Почти все они подражают своему лидеру в его единственном ораторском приеме. Дикий, нагнетающий крик они переняли у него, и даже интонация этого крика у них навальная.
В 51 % Собянина они не верят. В основном потому, что было голосование на дому, и не в пользу Навального. Но почему полуслепые инвалиды, живущие на мизерные пенсии, и неприбранные старики, варящие утреннюю кашу на затхлых кухнях, должны голосовать за адвоката с гладким лицом и улыбкой победителя? Что он сделал для них? Что он сказал им? Он сказал, что в Москве живут люди с высокими доходами, но он перепутал тусовку с Москвой. Это тусовка всегда при деньгах, а настоящая Москва вкалывает за гроши, живет на убогие зарплаты, пенсии и стипендии и каждый месяц наблюдает за исчезновением последней сотенной бумажки в кошельке. Сказал ли он инвалидам, что даст им сиделок за счет бюджета? Сказал ли он студентам, что даст им беспроцентные кредиты на образование? Сказал ли он преподавателям высшей школы, что остановит ее деградацию и разгром в Москве? Сказал ли он людям старше сорока, которых ни за что и нигде не берут на работу, что прекратит подлую бизнес-практику выбрасывания на помойку и негласного умерщвления немолодых людей? Так почему они должны голосовать за него?
«Нам нужен второй тур? — Да-а-а! — Запугать нас! Это получилось? — Не-е-ет! — Мы победили? — Да-а-а!»
Живого природного хаоса гигантских маршей, ходивших по Якиманке, тут нет. Там было разноцветье и море флагов, тут только два белых флага «Народного альянса». Там были сотни растяжек, красных, белых, черных, а тут только скромная самоделка, которую держат в руках девушка с бритыми висками и шарфом цветов ЛГБТ и девушка со значком таких же цветов. На растяжке одно слово, почему-то фиолетовым: «Доколе?» Демонстрируя, девушки курят длинные тонкие сигаретки. Левых тут нет, анархистов нет, нациков нет, люмпенов нет, работяг нет, бедных тоже не видно, это не их компания.
Там, на прошлых митингах и маршах, было ощущение народа, вышедшего на улицу из своих сталинских домов, панельных девятиэтажек, унылых хрущоб, бараков и даже нор, народа левого и правого, длинноволосого и бритого наголо, всякого и разного, народа, включающего в себя молодняк с Че Геварой на груди, алкоголиков в мятых хламидах, стариков с давно не стрижеными седыми волосами и профессоров с зарплатой 25 тысяч в месяц, беседующих во время марша о тонкостях перевода Бодлера. Тут такого разнолюдья нет, тут публика аккуратная, единая, однообразная в разнообразии городской моды и московского стиля: мягкие курточки с капюшонами, толстовки с надписями, яркие пластиковые часы на запястьях и хорошо начищенные туфли.