Москва-сити

Незнанский Фридрих Евсеевич

– А то! – с гордостью сказала она. – Поперли – и спасибо за службу не сказали! Ладно хоть квартиру за нами оставили, даже приватизировать разрешили. Ну я-то привычная – всю жизнь за ним по всему свету. Я сразу мешочничать начала – челночить то есть. И в Польшу моталась, и в Турцию, и в Эмираты… а Степа мой тяжело переживал… Долго все никак не мог к делу пристроиться, да и что с него взять, он ведь только ать-два и знал… Руки золотые, а так их приложить, чтобы кормили, – ну никак. Я ему всю плешь проела, как он говорил, – ищи работу да ищи работу. А куда идти-то? А тут как раз дружок его Юрка объявился – тоже уволили. Ну тот всегда пошустрее был, такой проходимец! Пойдем, говорит, в банк охранниками. Ну и пошли оба-двое, и нанялись. Не армия, конечно, но вроде им даже нравиться начало. Вся охрана из своих – такие же, как они сами, вчерашние военные… А потом ихний банк трах – и обанкротился, закрылся совсем. Представляете? Снова он и без работы, и без денег. А мы уж к ним привыкли,

к деньгам-то, банк неплохо платил, не то что в армии, я даже решила помаленьку со своим мешочничеством завязывать… Ну и снова-здорово – месяц без работы, другой, третий, полгода… Я его опять грызу помаленьку: мужик ты или не мужик? – Она вдруг заплакала. Потом долго сморкалась, шмыгала носом. Сказала: «Извините» – и продолжила: – Ну а тут в начале декабря приходит радостный такой – ездил куда-то, целый день его не было. «Ну, мать, кончилось мое безделье, скоро разбогатеем. И квартиру себе в Москве купим, и машину новую». Меня, говорит, Глеб Аверьянович на работу берет. А Глеб Аверьянович – это командир его бывший, тоже, как Юрка, еще с Афгана. Мы с Юркиной женой его не любили, вообще, считали – где Глеб Аверьянович этот, там и беда. Он и в спецназ наших ребят затащил, и в Африку мой Степка через него попал, и в Эфиопию, а напоследок на первую чеченскую их сманил… Слава богу, Степа тогда хоть жив остался… А мужики все только и знают: Глеб Аверьяныч да Глеб Аверьяныч, влюблены в него были – прямо как девушки. Я уж своему все говорила: дурак ты, дурак, до седых кудрей дожил, а все не научился в людях разбираться. Он вас использовал да бросил как ненужный хлам, на кой вы ему! А он мне: молчи, ничего ты не понимаешь! И, главное, все он был для них Глеб Аверьяныч, да просто Аверьяныч, а тут, когда снова начал головы-то им морочить, вдруг стали они оба его Батяней звать. Я говорю: это что еще за Батяня? Он смеется – а песню-то слышала, «Любэ» поет, Расторгуев: «Комбат, батяня, батяня, комбат…» Вот он как раз и посулил нашим дуракам что-то такое сотворить, что они разбогатеют. Ну вот и разбогатели… Увидела бы сейчас этого Батяню, – честное слово, так бы в морду ему и вцепилась, не посмотрела бы на возраст его и ордена… И всегда я знала, что он нехороший. Мы ж тут, в этих городках, все на виду друг у друга, знаем, кто чего на самом деле стоит. Да к тому же я с юности среди военных-то, огромных, здоровенных. Как девчонкой за Степу выскочила, так по военным городкам и живу… А давайте я вам сейчас фотографии покажу, вот увидите, где мы со Степой только не побывали! – Она вытащила, открыв один из шкафчиков стенки, массивный альбом тисненой арабской кожи, раскрыла его наугад. – Вот видите, какая я была!

На фотографии на фоне прибрежных скал была сфотографирована миловидная девушка в очень рискованном купальнике. В девушке, немного напрягшись, вполне можно было узнать нынешнюю Лидию Васильевну.

– Это знаете где? Это Йемен. Страна такая. Строили там нашу базу подводных лодок. Группа там большая стояла… даже не знаю, можно сейчас про это говорить-то? У нас там тоже городок был… Видите, купальник какой? Французский, между прочим. – Лицо ее вдруг стало девчоночьим, счастливым. – Приехали, поселили нас в английских коттеджах – там у них до независимости англичане хозяйничали. Большая колония получилась, и, главное, офицерам многим с женами разрешили ехать, а у нас, у русских дур, какое первое развлечение? Правильно, по магазинам. А там у них чего только нету! Ну, бабоньки наши – как из голодного края. И сразу порядки свои устанавливать: очереди – чуть не до драки. Местные все дивились: дескать, англичане себя так не вели. И все талдычили нам: не надо ругаться, русские дамы, не надо ссориться – товара, уважаемые рашен леди, на всех хватит, а не хватит – еще закажем… Куда там – мы же рашен… Сам себе страшен…

Она взялась за следующую фотографию:

– А, вот как раз! Степа со своим дружком, про которого я вам говорила.

Якимцев встрепенулся. На фотографии у тех же самых скал стояли, положив руки друг другу на плечи, два крепких хлопца в плавках.

– Вот мой Степа, – продолжала Лидия Васильевна, – видите, высокий…

Ну вот, наконец-то они могут увидеть, как он выглядит, человек, отобравший пистолет у охранника Соколова.

– А вот этот, – продолжала Лидия Васильевна, – это Юрка, про которого я вам говорила. Тоже, между прочим, совсем недавно погиб, как раз перед Новым годом…

Если их предположения верны, подумал Якимцев, это как раз и есть киллер. Он вспомнил ориентировки, разосланные после покушения на Топуридзе, – определенно этот Юрка похож на образину с фоторобота, хотя, конечно, это не факт. И тут Якимцев почувствовал, что Сидорчук пихает его в бок: обрати, мол, внимание. Не поворачиваясь к нему, Якимцев бросил сквозь зубы: «Вижу, вижу», стараясь в то же время не упустить ни слова из того, что рассказывала хозяйка, достававшая еще одну фотографию.

– А вот здесь есть и Глеб Аверьянович. Вот он. – Она показала на человека в центре большой группы военных в непривычной тропической униформе. – Это, по-моему, на Кубе. Такой жучила был! Втравит ребят во что-нибудь, те долго потом расхлебываются, а с этого все как с гуся вода! Главное – как бы все время вместе служили, только мой вот дальше прапорщиков так и не пошел, а этот уже лет десять как подполковник… Правда, Степа с Юркой – они просто десантура, а Глеб Аверьянович-то еще в молодости спецучилище какое-то закончил, на разведчика, что ли, учился… – Они, ребята, его еще грушником звали. Я у них спрашиваю: это почему ж так? Что, груши, что ли, околачивает? Они смеются: ты хоть знаешь, что такое ГРУ? Это Главное разведывательное управление Генштаба! А раз человек там служил, – значит, грушник и есть.

Ясное дело, подумал Якимцев – заводила, да к тому же с подготовкой ГРУ, этот крепыш много чего может напридумывать. А если у него еще и брежневские брови… Он вдруг снова почувствовал, что Сидорчук толкает его в бок. Непонимающе посмотрел на него, отмахнулся – не мешай!

– Скажите, – обратился он к вдове, – а у вас более поздних фотографий нет? Такой, чтобы вот на всех троих посмотреть, но только поближе к нашим дням?

– Есть, почему нет, – сказала она. – Хотя и я, и Юркина жена – мы были против их дружбы. Плохо они друг на друга влияли, – добавила она, заметив нетерпеливое выражение на лице Якимцева.

Лидия Васильевна снова принялась листать альбом, и глаз Якимцева выхватывал одно за другим изображения покойного хозяина квартиры – вот он в пробковом шлеме с двумя неграми в военной униформе по бокам, вот он у фюзеляжа самолета, покрытого камуфляжными пятнами, в компании каких-то смуглокожих летчиков, а вот он под какой-то тропической пальмой…

– Вот, нашла, – наконец сказала хозяйка. – Может, и не очень свежая, восемьдесят седьмой год, но думаю, свежее, да чтобы они все трое – уже не найти.

Евгений Павлович взял протянутую ему фотографию. На фоне какой-то глинобитной стены стоит уже знакомая троица, только здесь ребятки стали взрослее, заматерели. А у грушника Глеба Аверьяновича появились необыкновенно густые, настоящие брежневские брови, и вообще, стало видно, насколько он старше двоих других. Тот, кого хозяйка называла Юркой, здесь стал еще сильнее похож на фоторобот. Якимцев перевернул фотографию. На обороте было написано шариковой ручкой: «Юрик, Г. А., Степа. Аддис-Абеба, 1987».

– Скажите, Лидия Васильевна, мы можем взять у вас вот эту фотографию? На время, естественно.

– А зачем вам? – подозрительно спросила она.

– Да для дела надо, честное слово. Предъявим для опознания. A? Я ее пересниму, и тут же верну вам в целости и сохранности.

Она испытующе посмотрела на него, на Сидорчука, маявшегося у него за спиной.

– Точно вернете? Какой-то вы мне непонятный. Сказали, что поговорить приехали, а сами, получается, вроде милиционеров… – Наконец решилась: – Ладно, берите. Может, и правда она вам поможет Степиных убийц найти…

– Ото ж спасибочки вам, – присоединился наконец к разговору затосковавший было Сидорчук. – Ото ж женщина! Только зря вы к нам с недоверием. Мы ж хлопцы неплохие! Глядишь, и правда найдем этих гадов. Если, конечно, вы нам поможете…

Она кивнула:

– Попробую, если надо.

Якимцев, решив, что почва подготовлена достаточно, начал с самого интересующего его сейчас вопроса:

– Скажите, а где ваш муж был 19 января? Не вспомните?

– Как – не вспомню! – всплеснула руками Лидия Васильевна. – Очень даже вспомню. У нас y сына именины в тот день… Так он, Степа мой, подлец, царство ему небесное, в тот день дома даже не ночевал. Приехал на следующий день, 19-го то есть, к вечеру – и к гостям идти не хочет. Как побитый какой-то. Ну, я ему, как водится, скандал: где, мол, у какой такой б… кувыркался… Ревную, конечно. А он как-то так чудно посмотрел на меня и говорит: «Неважно, где я был, важно, где я теперь буду…» – и знаете, сразу я от него и отстала. Как-то так он это сказал… обреченно, что мне больше ничего и расспрашивать не нужно стало, и так вижу – не в бабе дело. Я только спросила у него еще: «Степа, а где наша машина?» – видела же, что он пешком от автобусной остановки пришел, машина у нас была неплохая, хоть и «шестерка» всего-навсего, еще за границей покупали… А он рукой так махнул: а, мол, не до машины… Разбогатели, называется! Пошел, как говорится, по шерсть, а вернулся стриженый… А главное – он с этого дня вроде как больной стал… вот у вас, например, собаки были когда? Если были, наверняка знаете, как собака чумиться начинает, ну то есть чумкой болеть. Вроде бы еще и здоровая собака, а уже видно, что она как бы сама не своя – понурая, глаз слезится, жрать ничего не жрет… Вот и Степан у меня такой же стал… А уж потом, когда узнал, что Юрка погиб, совсем заплохел…

– Скажите, а этот Юрка… – решительно вклинился в разговор Сидорчук. – Что, вы говорите, с ним случилось?

– С Юркой-то? А попал на Новый год под поезд. А уж сам ли попал, скинули ли – никто сказать не может, я самолично с милицейским начальством разговаривала. Скажите, говорит, спасибо, что еще тело нашлось так быстро, а то так и числился бы без вести пропавшим… Где-то недалеко от полотна и валялся, как собака, прости меня господи…

Осталось теперь узнать у Лидии Васильевны фамилию Юрки и его адрес. Лидия Васильевна охотно выложила и то, и другое и тут же сказала задумчиво: