"Москва слезам не верит" (К 30-летию выхода фильма)
Шрифт:
На той машине профессор Тихомиров и супруга профессора Тихомирова - едут на поезд. Сопоставляются: автомобиль и поезд. И это - неоднократно. Во второй части: Гоша - то едет на пикник на автомобиле, то - возвращается откуда-то из-за города на поезде. И никак не понять: одно ли это место и то же - или нет? Поезд - прикован к рельсам, с которых не сойти, как автомобилю - с дороги. Многосерийный телефильм "Семнадцать мгновений весны" так и начинается: автомобиль Штирлица, Вяч. Тихонова - сходит с дороги; он гуляет в лесу со старой фрау; отрывается от своих будней разведчика. И так несколько раз: автомобиль Штирлица - на обочине.
Железнодорожные
* * *
Поезд - тоже "дом". Во второй части в поезде появляется самовар - атрибут дома. В поезде - едят. У Гайдая в "Спортлото-82" попутчик героини, как под гипнозом, сжирает всю провизию. В купе - все читают новый роман "Гениана Зеленого", то есть Юлиана Семенова, рассказавшего нам про Штирлица, любившего останавливать свой автомобиль у дороги. Ранний же вариант этой сцены у Гайдая - фильм "Наваждение", тот самый, в котором герой оказывается наследником Вольфа Мессинга: двое готовятся к экзамену и тоже - едят "под гипнозом".
Гротескный сомнамбулизм попутчика, возможно, таит в себе аллюзию на другую, реальную тему: поезд и... наркотики. Она будет реализована несколько лет спустя в романе Ч.Айтматова "Плаха": в поезде - из Средней Азии в Москву перевозят наркотики. В патефоне из фильма этот мотив... тоже присутствует, почти буквально: игла. Для того, чтобы переживать кошмар всемирной истории, необходимы наркотики. Песни - наркотики; особенно это наглядно во второй части, где Александра слушает песню в наушниках: в ушах - раздвоенный язык змеи; через уши в мозг вливается яд, наркотики.
Тут-то, в этой сцене на даче с патефоном, в фильме впервые появляется... курево. И появляется... вместе с песней:
Вспомню я пехоту, и родную роту,
И про то, как ты однажды дал мне закурить...
Наркотик - в наркотике. Клубы дыма, неизбежно связанные с куревом, в этой сцене пока что не видны, они лишь незримо вползают в фильм, - но потом будут сцены, в которых ими буквально окутаны персонажи. Два аксессуара, выразительно поданные в фильме, - находятся в центре двух повестей Пушкина: самовар - в "Гробовщике", действительно символ домашнего уюта; клубы табачного дыма - в "Выстреле", окутывают демонического Сильвио. Но... самовар в первой из повестей тоже появляется после адского видения, ночного кошмара главного персонажа!
И самовар... тоже предполагает клубы дыма (это хорошо показано у Гайдая в одной из новелл кинофильма "Не может быть!": прислуга, как... паровоз, пробегает через толпу танцующих гостей с отчаянно дымящимся самоваром); визуально не отличается от "адского" курева.
ГЛАВА
Итак, компания наших друзей отправляется на дачу... Специально отснята, разыграна, обставлена запоминающимися деталями сама эта сцена отправления, приготовления к выходу на улицу из общежития - так, чтобы сам этот элемент действия, а не просто событие поездки в целом, отпечатлелся в воображении зрителя! И на то есть причина. Отправляются - в воскресенье утром: иными словами... вместо того, чтобы идти в храм. Знаменитый фильм Т.Абуладзе, с его знаменитой финальной фразой: "Зачем же нужна дорога, если она не ведет к храму?" - тут начинается.
Асфальтированная дорога "шофера" Николая: ведет ли она к храму, или... наоборот? Еще и еще раз вернемся к диалогу отца Николая (так получается!) с Антониной: "Это - штрифель". Яблоки: угадываемый в разговоре с участием кабеля-"змеи" образ "родословного древа" - тут приобретает зримое выражение!
Мы видим: на даче - строют; едут на дачу, стало быть, - строить. Строить... что? Анти-храм? Вавилонскую башню? Или же Бог - сидит среди них, неузнанный, как в Евангельские времена? Вместе с ними, как с Апостолами, идущими в Эммаус, ест карасей (евангельский эпизод, вспоминаемый заглавным героем еще в одном фильме Тарковского - "Сталкер"). А рыба, присутствие рыбы за трапезой в фильме подчеркнуто: Гоша еще в электричке со смаком, так что у героини "даже слюнки потекли", рассказывает, как они в своей компании, выпивая, кладут на кусок хлеба балтийскую килечку... Килечка, рыба, надо думать, сопровождала застолье и у отца Николая (еще раз: так получается! Св. Николай - покровитель рыбаков).
Ничего не известно! Задан вопрос, вопросище. Несколькими мастерскими штрихами наложен впечатляющий образ, объединяющий три эти несопоставимые по объему сцены: разговор на стройке - в вестибюле общежития - на даче. Будет ли - подобающий по масштабам ответище? Ответ?
Ничего не известно, и поэтому... появляется в кадре смешная велосипедистка с ведрами. Два ведра - весы. Весы раскачиваются, да еще как! Вся вода, которую сквозь группу прохожих пыталась провезти бедная девушка ("Дорогу! Дорогу!" - и тут... дорога; что я могу поделать: художественная концепция!), - расплескалась в минуту. Вот и получается: действительно, "незадолго до Водолея".
* * *
Пока мы рассуждаем - герои едут. Приехали. В сцене знакомства - разыгрывается другая евангельская притча: о мытаре и фарисее. Фильм здесь не является первопроходцем, существует традиция: на этой притче основан образный строй еще одной из "Повестей... Белкина" - "Барышни-крестьянки". Притча в Евангелии заканчивается сентенцией: возвышающий сам себя - унижен будет, а тот, кто унижает себя - будет возвышен. Так и получается. Есть барышня (Людмилочка), есть... крестьянка, Антонина. "Еще неизвестно, кто кому смотрины устроит", - пылает боевым духом привычная к битвам Людмила.