Москва в очерках 40-х годов XIX века
Шрифт:
На следующие дни Ножевая линия, Панской, Суровский, Епанешный и другие ряды принимают участие в торговле дешевыми товарами, вооружаются ножницами, аршином и кроят остатки разной меры и различных достоинств. Люстрин, гроде-берлин, поплин, глясе, шине, муаре, термалама, гулишамама и проч. и проч. – словом, все эти материи и не материи, из названий которых можно составить целый лексикон и достоинства которых дано постигнуть только прекрасному полу, все они режутся ножницами, обращаются в остатки и, полусвернутые, живописно складываются по полкам, по прилавку, так, чтобы бросаться в глаза милым покупательницам и покупателям и прельщать их своею казистостью.
«Шкафчики», окаймляющие ряды, заботятся со своей стороны о кройке лент, рюшу, о сортировке перчаток, гребенок и тому подобного. Подражают ли этим примерам, то есть кроят ли остатки, магазины, – достоверных сведений не имеется; говорят, будто бы и они… но, во-первых, не всякому слуху должно верить, а во-вторых, если они и действительно не безгрешны в сочинении остатков, то ведь, поверьте, господа, это делается единственно для удовольствия, для пользы почтеннейшей публики, и вы не доверяйте, пожалуйста, даже собственным глазам, если при взгляде на разрезанные части одного и того же куска они наведут мысль вашу на соображение, что кусок этот обращен в остатки с целью сделать менее заметными покрывающие его пятна…
В таких приготовлениях к желанному дню скоро проходит праздник. Наконец наступает дорогой Фомин понедельник. Какая-то тишина и торжественность заметны в рядах, торгующих дешевыми товарами. На лице у всех, начиная от хозяина до парнишки, написано ожидание; все в эту минуту хотели бы сделаться метеорологами, чтобы угадывать, какова-то будет погода. Но погода, слава богу, обещает, кажется, быть самою благоприятною; солнышко не только что светит, но даже пригревает порядком, на небе ни облачка; улицы сухи, как летом. «Славно», – думает торговый люд, потирая руки и приготовляясь к встрече дорогих гостей.
Гости-покупатели не заставляют долго ждать себя: они с таким же нетерпением рассчитывали на Фомин понедельник, – и едва настало утро, как уже спешат к запасам тех сокровищ, дороже которых в жизни едва ли что есть для них. С осьми часов уже начинает показываться в Гостином дворе прекрасный пол. И не думайте, чтоб это были обитательницы каких-нибудь Хамовников, Бутырок, Рогожской иль Таганки или других отдаленных частей Москвы, которые встают с солнышком и бережливы на время и которые поэтому могли прийти пораньше, чтобы и домой воротиться в пору: нет, все эти dames и demoiselles, живущие от города так близко, что рукой подать, все они страстные любительницы дешевых товаров и с похвальным соревнованием поспешили явиться первые, как будто боясь, что часом позже и дешевые товары подорожают, и выбирать им уже будет не из чего. Вон, видны у подъездов к рядам даже несколько экипажей: эти зачем? Ведь госпожи, разъезжающие в них, живут не на правах пешего хождения, – могли бы, кажется, всегда поспеть вовремя на дешевые товары. Как зачем? вот странный вопрос! да чем же мы хуже людей! Мы еще с вечера приказывали, чтобы экипаж был готов к шести часам утра; мы изменили вседневным своим привычкам и встали в то время, когда еще спят наши люди; мы целый час ждали, пока отопрут лавки!»… О, mesdames, какое у вас великодушное сердце!..
Впрочем, с другой стороны, эта заботливость оправдывается тем, что ранним утром торговые сердца еще не успели зачерстветь под влиянием ни на миг не прерывающейся продажи, что в эту пору они как-то податливее на уступку для починных покупателей, как-то особенно расположены к любезностям и готовы перерыть всю лавку для хорошенького личика. Притом с каждой минутой более и более является покупательниц; прилив публики становится до того велик, что в рядах, где ранние посетительницы совершали очень приятную прогулку, переходя из лавки в лавку, там уже вовсе не так просторно, и к полудню становится даже тесно. Кажется, все, что есть в Москве молодого и прекрасного, или что имеет притязании на молодость и красоту, или старается обзавестись ими искусственным образом, – все это стремится с радостным волнением сердца, разубранное и разукрашенное точно на какой праздник. Все цветы, какие только в состоянии придумать воображение человека, все они являются здесь во всевозможных оттенках, пестрея друг перед другом и ослепляя глаза своим блеском.
Гостиный двор ожил, и никогда нельзя видеть его так населенным, нарядным, как в Фомин понедельник, никогда не мелькает в нем столько шляпок, не раздается таких певучих голосков, никогда не бывает такой толпы. Но берегитесь попасть в эту толпу, потому что хотя она и состоит из прекрасного пола, но также не чужда элементов, составляющих всякую толпу, и дамские плечи и локти в случае нужды постоят за себя. Особенно это заметно в Модной линии или при переходах из одного ряда в другой: тут нередко раздаются очень негармонические звуки, что-то в роде писка, слышатся слова: «невежда! мужичка! да как ты смеешь! я дама! посторонись! ишь стала как бочка!» – и тому подобное. Слова эти, конечно, немножко странно слышать из каких-нибудь прекрасных губок, созданных вовсе не для этого: но ведь и то надо принять во внимание, что если мы, мудрая половина рода человеческого, позволяем себе иногда действовать в толпе вовсе не мудрым образом, то почему же тем, кого еще почтенные философы древности сравнивали с детьми, почему же и им в таком случае не посердиться немножко и не выразить своей досады энергическим образом, забыв на минутку и грацию и скромность?.. Впрочем, это их дело, между собой чинят они суд и расправу, и мужчинам не след мешаться в дамские междоусобия.
К счастью, и мужчин-то здесь (кроме торговцев) очень немного, и редко среди пестреющей яркими цветами толпы бросится в глаза какая-нибудь шинель или пальто. То, наверно, нежный супруг сопутствует своей дражайшей половине, прокладывая ей дорогу и заботливо охраняя ее от толчков; или попечительный отец провожает своих дочек, потому что они, милые создания, еще неопытны в житейских делах и легко могут быть обмануты торговцами; иногда какой-нибудь вежливый братец или кузен является прислужником своей chиre, Nadine, Barbe или обеих вместе, имея в виду благородную цель – занимать их своею беседою и не допускать до них предложения услуг какого-нибудь любезного, незваного кавалера, у которого в глазах написана известная фраза: «позвольте вас проводить». Этих кавалеров, монтеров, онагров и даже полульвов Замоскворечья, с лорнеткой в глазу, является на Фомин понедельник несколько дюжин, и они слоняются по рядам с утра до вечера, пользуясь правом заглядывать под шляпки, говорить вслух любезности и даже иногда предлагать свои услуги…
Но моншеры и К° нам незнакомы. Мы пришли на дешевые товары – будем же любоваться тою одушевленною жизнью, какою наэлектризовали они сердца всех и, чтобы избежать столкновения с прекрасным полом, займем обсервационный пост, вот здесь на углу Ножевой линии, у дверей бумажной лавки, в которую теперь, наверно, никто не заглянет и хозяин которой, философически поглядывая на общую суетливость, досадует, что Фомин понедельник мешает ему предаться обычному, любимому занятию – поиграть с соседом в шашки…
Шляпка, раз, две, три… нет, так и счет потеряешь. Салоп, мантилья, накидка, опять салоп, бурнус, визитка… нет, и этого не сочтешь. Хорошенькое личико… чудные глаза… стройный стан… удивительная ножка… так считать, кажется, легче, но от этого счета кружится голова.
Будем же только всматриваться в особенно замечательные явления.
Нельзя не обратить внимания на эту грациозную парочку: как мило, взявшись рука под руку, они идут, разговаривая между собою, кажется, по-французски (должно быть, очень образованные барышни); какая привлекательная улыбка оживляет их личики; как кокетливо наброшены на их плечи шелковые pardessus [5] ! Берегитесь, мужские сердца, и забудьте, что не далее, как за полчаса тому, эти самые очаровательные создания, попав в водоворот толпы и претерпев сильный толчок от какой-то полубарыни, наградили ее очень неласковым словом: «cochon!» [6] , произнесенным совершенно не тем бархатным голоском, каким говорят они между собою теперь…
Помилуйте, сударыня, вы совсем не бережете себя: вас толкают со всех сторон, вы двигаетесь из стороны в сторону, смотря по напору толпы, с вас капают крупные капли пота, вы едва дышите, что при вашей корпуленции, которой позавидовала бы иная купчиха, нисколько не удивительно, – зачем же вы, вероятно предвидев это, решились идти на дешевые товары или, если уже вы жить без них не можете, зачем не выбрали другого, более удобного времени, например, конца Фоминой? – «Милостивый государь, – величественно произносит дородная барыня, – я мать семейства!» – Ах, в самом деле, извините: за вами, как птенцы, следуют три взрослые девицы, скромно потупив глаза. Они очень интересны, хотя очень худы и бледны: вероятно, они мало кушают, предпочитая питаться французскими романами в российских переводах… Правда, сударыня, чувства материнской нежности делают вам большую честь, вы исполняете свою обязанность с редким самоотвержением; но признайтесь, по совести, что, сбираясь со своими милыми дочками на дешевые товары, вы имели сильное желание купить себе лиловых лент на чепчик, который так идет к вашему лицу?..