Москва в очерках 40-х годов XIX века
Шрифт:
– Как можно, чтобы я сделала из нее служанку!.. Который ей год?
– Четырнадцать лет минуло, ваше превосходительство.
– Гм! Еще три-четыре года… К тому времени… может быть Картофелин Федя поправится, получит место… Это ничего, можно, – медленно проговорила генеральша, рассчитывая что-то, – притом же теперь и Поли нет; вместо нее было бы прекрасно, и Лизе веселей… Да, это можно устроить. А где служил ее отец?
– То есть, как же это, матушка ваше превосходительство? – с недоумением спросил Саввушка, не поняв вопроса генеральши.
– Ну, в каком присутственном месте он служил.
– Помилуйте, ваше превосходительство! Ему ли было соваться в присутственные: раз выбрали было в цеховую, так насилу отбоярился. Я уж докладывал вашей милости: золотарь по дереву он был и, кабы не испивал, нажил бы копейку.
– Так он был мастеровой, простой мастеровой? – сказала генеральша голосом, в котором слышалось изумление.
– Мастеровой, как следует, ваше превосходительство, и отличный мастер своего дела.
– Стало быть, я не могу ничего сделать для тебя. А жаль, очень жаль! Вместо Поли я с удовольствием бы взяла.
– Возьмите, ваше превосходительство, возьмите, сударыня. Для меня-то ничего и не делайте, мне ничего не требуется; а сиротке благодеяние окажите…
– Не могу, мой милый, решительно не могу! Если бы ее отец имел звание… А то как можно, куда я пристрою ее – у меня нет таких партий!
– Ваше превосходительство, да вы сделайте из нее что угодно: на все способна…
– Ничего не могу. У меня и в дворне как кто хочет, так и женится… Да и какой пример подаст это другим, что скажут обо мне: мещанку воспитывает!.. Какая она воспитанница, как это можно!
– Ваше превосходительство! Для доброго дела все равны… Она будет прислуживать вашей милости, день и ночь станет служить… только спасите ее, не допустите до погибели!
– Ах, не могу – сказала, что не могу… Для своей горничной я буду приискивать партию – очень прилично это мне!.. Ты вот что сделай, старичок: возьми ее к себе, запиши кандидаткой на Шереметевские награды {89} бедным невестам, приищи хорошего жениха, и приходите потом ко мне. Два года не увидишь, как пройдут. Чем буду в силах, я охотно помогу. А теперь нет… это против моих правил…
Лето было уже на исходе и дарило москвичей последними красными деньками. Загородные гулянья пестрели народом. В Марьиной роще готовился «великолепный бриллиантовый фейверок», с полковою музыкой и песенниками, с представлением девицы Розы на канате и опытами геркулесовской силы какого-то господина Алезандра на открытом месте. Бесплатное зрелище в ясный, теплый день привлекли в Марьину рощу тысячи народа…
Далеко разносятся песни голосистого хоровода, весело гремит музыка, перемежаясь разудалыми голосами песенников, разносчики бойко выкрикивают свои товары, народ жужжит как пчела, орехи щелкают, самовары кипят, раек тешит прибаутками толпу слушателей… Весело, очень весело; а веселее всего то, что солнышко приветливо греет, и землю и людей, что небо ясно, что деревья еще зеленеют, освеженные недавним дождем, и трава спорит с ними яркостью своего цвета, что вся природа как будто улыбается человеку и говорит: «Спеши наслаждаться жизнью, пока я еще не состарилась»…
Как не спешить, особенно когда и в жизни-то подула уже ненастная осень! Поэтому не диво, что и Саввушка притащился в Марьину рощу, разумеется, не за тем, чтобы себя показать, а чтоб людей посмотреть. Сказать правду, у него и в мыслях не было таскаться по гулянью, да так случилось, что уж кстати было зайти сюда: в Останкино работу носил.
Не весел Саввушка, и гуляют одни его ноги, а не он. Смотрит на народ, на чужое веселье, а без толку: где не догладит, а где и вовсе ничего не видит. Подойдет к хороводу, постоит, послушает; а спроси его, какую песню играли, наверно не умеет сказать; проберется к песенникам, постоит и у них, но уже не прищелкивает под песню в лад, как обыкновенно делывал прежде; вмешается в толпу, а зачем – и сам не знает… Переходя с места на место, он встретился с одним старым знакомым, когда-то закадычным другом, который был довольно навеселе и бросился обнимать Саввушку.
– Друг сердечный, таракан запечный! – вскричал тот радостно, – не чаял-то! Сколько лет, сколько зим! Ах, дружище! Здоров ли?
– Таскаю ноги помаленьку, – отвечал Саввушка.
– Да ты что-то постарел, похудел. Или так нахохлился, досада на сердце есть?
– Нет, ничего… Прощай, Петрович…
– Э, Саввушка, шалишь. У нас так не ходят, – настойчиво сказал Петрович, хватая своего сотоварища за руку. – Благо попался мне. Нет, брат, так не уйдешь от меня. Пойдем, выпьем. У меня еще рублишка с два осталось: протрем им глаза.
– Я не пью, отвяжись ты от меня, – с досадою проговорил Саввушка.
– Пока не поднесут. Знаем мы тебя, старый хрен. Ну идем проворнее, там и покалякаем.
– Право, не пью, Петрович; вот уже другой месяц, капли в рот не брал. Спасибо на ласковом слове.
– Да что ты, опомнись. Зарок разве дал – так можно разрешить для этакого случая.
– Нет, не зарок, а просто в горло нейдет; прощай, Петрович, мне некогда!
– Пропадший человек! Совсем пропадший! – с негодованием произнес Петрович, махнув рукою вслед Саввушке, который почти бегом пустился от него в сторону, к немецкому кладбищу, где собралась густая кучка народа.
Оттуда раздавались веселые звуки шарманки, и, продравшись сквозь толпу, Саввушка увидел, что играл тальянец по заказу одного тороватого господина, а ученая обезьяна представляла разные штуки. Поглазев минуты с две на это увеселение, он повернулся было, чтобы идти опять куда глаза глядят, как вдруг услышал свое имя, произнесенное кем-то в толпе зрителей. Он двинулся на голос и увидал Сашу… На этот раз она была одета не по-мужскому.
– Голубушка моя! Где ты досель пропадала? – вскричал Саввушка, обнимая девочку и выходя с нею из толпы.
– В ярмарку ездила: хозяин посылал, – отвечала Саша.
– А я уж искал, искал тебя – и по лавочкам, и по гуляньям, и на квартире вашей был, не добился никакого толку: вот и здесь все глаза проглядел, все думаю, не встретится ли мне моя Саша… Ах ты, сироточка, сироточка!.. Одна ты здесь?
– Нет, с органом; да товарищ-то подгулял.
– Да что так не весела? Здорова ли?
– Ничего, слава богу… На ярмарке гости все пить заставляли; плясала много…
– Ах, глупенькая, глупенькая! Хорошо ли это? Ты бы не пила!