Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь
Шрифт:
P.S. У артиста Домогарова репутация неуловимого. После краковской премьеры он тут же умчался на съемки в Ялту, а оттуда… Но несмотря на это, мы еще встретимся с ним — на страницах этой книги.
Знаковая фигура
У этого артиста честное, открытое лицо, как у политрука. И мы, замученные стереотипами советского кино, должны быть уверены, что во время войны такие, как он, должны были либо совершить подвиг, либо погибнуть при совершении оного. И даже трудно поверить, что в прошлом он был грузчиком, заготовителем яиц и физруком, неучем по актерской
В нем уживаются две взаимоисключающие личности — художник и чиновник, что само по себе драматично. Кирилл Лавров — замечательный артист театра и кино. Он же — руководитель легендарного питерского театра БДТ. Он же президент Международного театрального союза, а в недавнем прошлом — депутат нескольких созывов Верховного Совета СССР. Ясное дело, что это
ЗНАКОВАЯ ФИГУРА
Спасительная звезда в лоб — Зять Хрущева — Без актерского диплома — Как говорил Ленин — от вождя до пахана один шаг — Рецепт против актерской истерии
— На фронте я не был. В сорок первом мне было пятнадцать. В эвакуации я остался кормильцем в семье. Пошел грузчиком на «Заготзерно». Мы грузили баржи, которые по реке Вятке приходили. Я был крепкий, жилистый мальчишка. А мешки с льняным семенем были до девяноста килограммов — тяжелый очень продукт, — и мы таскали по сходням их на баржу. А потом меня взяли на работу в инкубатор. У меня был портфель, в котором лежали бланки договоров, и я ходил по колхозам, пытался заполучить яйца. Так меня собаками травили, гнали из деревень: какие яйца, когда люди дохли с голоду? Инкубаторская деятельность длилась недолго. Однажды меня послали далеко, сорок пять километров лесом идти. Дали старую лошадку, санки, я дошел до деревни, а наутро выяснилось, что лошадь моя сдохла. Обратный путь — пешком и на пузе по реке Вятке.
Кстати, когда мы недавно были на гастролях в Вятке, я попросил свести меня в те места, в село Сорвижи. Они такую встречу мне устроили! Священник отслужил службу в мою честь. У меня слезы текли. А какая-то старушка подошла, старенькая, вся трясется и говорит: «Кирка, ты помнишь, я ведь в тебя влюблена была. А ты на меня и не смотрел. Ты все за Валькой Веткиной бегал». Ох, классно же было! Ну голодно, а теперь кажется, что классно. Через полгода я стал бегать по военкоматам и требовать, чтобы меня взяли на фронт.
— Честно — хотелось?
— У! Безумно. Рвался.
— А если убьют?
— Не думал. Искренне хотел защищать Родину и не представлял, что такое война. Тогда было что защищать. Но мечта моя так и не осуществилась. В сорок третьем меня зачислили в училище, и в сорок пятом я закончил его в качестве авиационного техника. С отличием, между прочим. Меня перекинули на Дальний Восток, где затевалась заварушка с Японией. Приехал в Южносахалинск, а город горит. Так мы нашли завод с японской водкой — сакэ, и все воины-освободители с котелками двинули туда.
— И вы…
— Конечно, набрал.
— Там вы в первый раз попробовали алкоголь?
— Нет, еще в Ленинграде до войны. У меня приятель был — Головастиков, и его папа с мамой варили бражку. И вот помню: он вытаскивал из-под кровати жбан, мы трескали
— А страшные были?
— Это когда мне череп проломили. Ночью я возвращался в свою землянку, согнулся под шквальным ветром в надвинутой фуражке и вдруг почувствовал страшный удар. Очнулся только утром в грязной луже с кровью, так и не поняв, кто же меня хотел убить. Спасла меня большая звезда на фуражке, которую накануне прислала мама. Звезда вся была разбита и вмялась в лоб. Вот дырка только осталась, видишь?
— А в переносном смысле артист Лавров получал по морде?
— У меня есть черта, не знаю, как это называется: я болезненно переношу попытки унизить меня, оскорбить. Был такой случай… в Киеве. Я приехал в Киев к отцу работать после Курил. Но, поскольку не имел законченного среднего образования, меня взяли только в вспомогательный состав. Как молодого коммуниста меня «бросили» на комсомольскую организацию в театре. И вот наша актриса Вера Улик решила вступить в партию, попросила у меня рекомендацию. Я, конечно, дал. На другой день меня вызывает директор театра Гондарь, который был близким родственником Хрущева (он ногой все двери открывал, и его боялись).
— Ты дал рекомендацию Улик?
— Да.
— Ты не понимаешь, что ты сделал? Она же еврейка.
— Ну и что? Я не понимаю, что вы мне говорите.
Он перегнулся через стол:
— Жаловаться пойдешь? А я скажу, что этого не было. Мне поверят, а тебе нет.
Для меня это было таким потрясением, что я тут же кинулся в райком партии, написал заявление, где изложил все и закончил: «С этим человеком в одном театре я работать больше не могу». Тогда я верил в высшую справедливость.
— Взяли и накатали бумагу не на кого-нибудь, а на зятя главы государства. Хотелось бы понять природу поступка — смелость или глупость?
— Наивность. Она даже сейчас сохранилась. И сейчас бывают моменты, когда я совершенно не могу перенести несправедливости, отчего способен наделать глупостей. У Константина Симонова, помните, в книге «Последнее лето». Вот он точно усек, когда писал, как генерал Серпилин (его в кино играл Папанов) пошел к Сталину, чтобы все тому выложить начистоту. «Серпилин, выходя из кабинета, вдруг отчетливо понял, что жаловаться некому». А я верил, что есть кому.
— И чем ваше «хрущевское» дело кончилось?
— Тем, что меня каждый день стали вызывать в райком и просили забрать заявление. А бумага-то отдана. Надо реагировать. Горком, обком, наконец меня вызвали в ЦК компартии Украины. В большом кабинете маленький человечек усадил меня рядом с собой и полчаса расспрашивал про дела театра, ни слова не говоря о моем деле. После этого меня на черной машине отвезли в театр. Главная театральная сплетница Киева раззвонила всему городу, что меня «доставили». Историю попросту закрыли. Но в Киеве я работать не смог. Хрущевский зять сгноил бы меня. И тут я получил приглашение от нашего замечательного худрука Киевского театра, Константина Хохлова, перебравшегося в Питер, приехать в БДТ (Большой Драматический театр. — М.Р.).