Мост через огненную реку
Шрифт:
Энтони сам не понял, почему это ему не понравилось. На опушку все время уходили желающие облегчиться, чуть подальше в кустах уединялись парочки, лес казался не более опасным, чем королевский парк в дни летних балов. И тем не менее… Он не хотел, чтобы Теодор оставался один на один с этой цыганкой. В памяти всплыли рассказы про заколдованные яблоки, про волшебную петлю – накинет цыган ее на шею кому угодно, и человек идет с ним, куда поведут. Кто знает, не захочет ли старуха увести Теодора в табор – ищи потом! Мысли были пьяными и глупыми, но Энтони они казались вполне разумными, и он, как был, в рубашке и без шпаги, двинулся следом.
В кустах возле самой опушки кто-то возился, но Энтони не обратил на это внимания. Тропка лежала перед ним, длинная и прямая. И абсолютно пустая, до самого поворота шагов за двести от ее начала. Конечно, Теодор, если бы побежал, мог уже скрыться за поворотом, а догонял он цыганку, скорее всего, бегом, – но все же Бейсингему стало тревожно, и он прибавил шагу.
Все произошло мгновенно, едва Энтони миновал поворот. Он не только не смог оказать сопротивление, но даже не успел ничего понять. На него кинулись из кустов, тугая петля захлестнула шею, не давая вскрикнуть, в открывшийся от удушья рот забили кляп, на голову накинули мешок, руки скрутили за спиной. Все это заняло несколько секунд, не более, а потом его потащили на веревке, как собаку на поводке, подбадривая пинками. Бейсингем кое-как шел, спотыкался, падал, поднимался вслед за рывком веревки и шел опять. Наконец, его остановили, мешок с головы сняли, он увидел перед собой стену кустарника – по-видимому, край лесной поляны – и давешнюю цыганку. Старуха покачала головой и что-то сказала. Сзади негромко заговорили. Энтони не видел своих похитителей, они оставались за спиной, но, судя по голосам, их было не меньше шести-семи человек. Ему снова надели на голову мешок, затянув его под подбородком, швырнули на землю и связали ноги. Затем кто-то подошел и уселся сверху, рядом примостился второй, и они принялись что-то живо обсуждать.
«Ну да, – охнув про себя, подумал Бейсингем, – зачем же сидеть на холодной земле, когда можно усесться на пленника. Только я ведь так подохну…»
Но, по-видимому, похитители были достаточно опытны. Чувствовал Энтони себя ужасно. Скрученные руки мучительно ныли, кожаный мешок почти не пропускал воздуха, а кляп отбирал большую часть того, что все же попадало внутрь, так что Бейсингем был занят в основном тем, чтобы как-то ухитряться дышать – да еще и здоровенные стражи сидели сверху. Однако он не только не умирал, но даже не терял сознания, хотя ничего не имел против обморока, и хорошо бы как можно более долгого.
Энтони изо всех сил вслушивался, пытаясь понять, единственный ли он пленник на этой поляне. Что с Теодором? Неужели тоже попался, так же глупо, как и он сам? Но понять что-либо было невозможно. Вокруг переговаривались люди, всхрапывали кони, а еще один пленник, если он здесь есть, наверняка так же безмолвен и обездвижен, как и сам Энтони.
Теперь у него было сколько угодно времени, чтобы попытаться осознать свое положение. Задача эта оказалась не из легких. Бейсингем прислушивался к разговору похитителей, стараясь понять, кто они такие. Нет, это не ольвийцы и явно не солдаты. Ольвийский язык – диалект имперского, а этот – совершенно незнакомый, со слегка гортанным выговором. И говорили захватившие Бейсингема люди не по-солдатски, четко и лаконично, а небрежно и лениво, с растяжкой, с мягкой кошачьей грацией в интонациях. Их речь была чем-то неуловимо похожа на говор трогарских пограничников. Энтони еще раз вслушался и непроизвольно дернулся, тут же получив ощутимый тычок кулаком под ребра от сидевшего сверху человека. Он узнал один из этих голосов – мягкий, подернутый легкой насмешкой, как утренняя вода дымком. Узнал абсолютно точно, потому что беседа прервалась, и человек принялся напевать. «Встает луна меж башен Аркенайна», – пел по-трогарски знакомый, столько раз слышанный голос разведчика Лориана.
…Никто не придал значения отсутствию командующих – да никто, пожалуй, этого и не заметил. Мало ли зачем люди пошли в лес? Веселье на поляне продолжалось, пока к Шар-мийону не подошел капитан балийского штаба.
– Господин генерал, – сказал он громко, так, что все услышали и примолкли, – кажется, что-то случилось.
Капитан показывал на опушку. Оттуда шли пятеро солдат в бутылочно-зеленых трогарских мундирах, шли быстро, совсем не по-праздничному лица нахмурены. Посередине, в их кругу, находился генерал Гален. Есть такое выражение: на человеке лица нет. В эту минуту генерал выглядел именно так.
Едва они подошли, как их окружили и забросали вопросами. Гален хотел было что-то сказать, но лишь, судорожно глотнув, оттянул рукой ворот рубашки и взглянул на коренастого унтера с длинными закрученными усами. Тот нашел взглядом трогарского начальника штаба и подошел к нему.
– Господин генерал! Если милорд Бейсингем не появится в ближайшие четверть часа, значит, произошло несчастье.
– Думаю, оно произошло, – переведя, наконец, дыхание, тихо сказал Гален. – Рассказывайте, капрал. Вы знаете больше меня.
– Говори! – враз севшим голосом приказал генерал Одони.
– Дело было так, – начал унтер. – Милорд назначил меня младшим ординарцем и велел сегодня явиться к нему. Я и пришел, но подходить пока не стал, а сел в сторонке, так что все видел. Та цыганка ушла в лес, минуты через две за ней пошел господин генерал, – он кивнул в сторону Галена, – а его светлость отправился следом. Мне это не понравилось, так что я взял пятерых солдат и пошел за ними. На опушке нас остановил ординарец-пограничник господина генерала и спросил, что случилось, и тут сам генерал тоже вышел из кустов. Мы сказали, что милорд Бейсингем пошел в лес, а мы идем за ним. Пограничники, услышав это, сразу вскинулись, тот, что постарше, сказал, чтобы мы возвращались обратно вместе с господином генералом, охраняли его, и чтобы, если через четверть часа они вместе с милордом не вернутся, то послали за сотником Мойзелем и ждали. А сами пограничники побежали по тропке в лес. Я дал им отойти и отправил солдат, те прошли за поворот – тропинка пуста, нигде никого нет: ни его светлости, ни пограничников, ни цыганки. Я так понял, что там, в лесу, была засада, и они, должно быть, пошли по следу, но самого следа мы не нашли. Я отправил одного человека за сотником Мойзелем, а с остальными пришел сюда. Вот и все, что я знаю.
Над «зеленым дворцом» повисла тишина, такая, что стало слышно, как трещат в траве кузнечики.
– Мне бы хотелось услышать ответ на один вопрос, – прозвучал в этой тишине злой голос полковника Флика. – Почему первым в лес пошел генерал Гален, а захвачен был лорд Бейсингем. Я бы хотел, чтобы вы, господин генерал, нам это объяснили…
– Это неважно… – отрывисто бросил Гален. Флик вскинул голову и шагнул вперед:
– А я полагаю, это очень важно!
– Хорошо, – выдохнул генерал, побледнев еще больше. – Потому что рядом со мной оказались люди, которые были умнее меня, а рядом с лордом Бейсингемом таких людей не было. Вы удовлетворены?
– Тогда еще один вопрос…
– Хватит вопросов, – оборвал его Гален. – Энтони мне друг, и не вам требовать у меня отчет. Оставьте меня в покое!
– И очень жаль, что он вам друг! – выкрикнул полковник. – Если бы вы не были друзьями, лорд Бейсингем был бы сейчас здесь, а не платил по чужим счетам…
Гален вздрогнул, но ничего не ответил. Он подошел к изгороди, облокотился на нее, положил подбородок на стиснутые кулаки и уставился на опушку.
– Чего мы ждем! – крикнул кто-то из трогарцев. – Надо послать солдат прочесать лес! Может быть, они еще здесь…
– Нет! – выдохнул Гален.
– Знаете, господин союзник, – смерил его взглядом Одони, – в отсутствие генерала Бейсингема трогарцами командую я. Захвачен наш командующий, и мы не намерены вам подчиняться. А еще мне кажется, что свое дело вы сегодня уже сделали, заманив лорда Бейсингема в ловушку. Я сказал именно то, что все думают! – повысил он голос, перекрыв враз зашумевших офицеров. – И решать, что делать, теперь будут трогарцы! Полковник, командиров рот ко мне!
– Если вы желаете красиво похоронить милорда Бейсингема, господин генерал, можно и так…