Мост через огненную реку
Шрифт:
– Знаешь что, дорогой мой! Я ведь к тебе в друзья не набивался. Ты сам, первый, если помнишь… Но уж коль скоро так вышло, что мы стали друзьями, то я отсюда не уйду. Раньше надо было думать, с кем на «ты» переходишь. Понял?
– Тони! – лицо Галена исказилось. – Знаешь, чем благородней ты себя ведешь, тем большей скотиной я себя чувствую. Ты спросил, отчего я бешусь – вот, я тебе отвечаю. Еще вопросы есть? Можно мне побыть одному?
– Нельзя! – ответил Энтони. – Мне надо тебе кое-что рассказать. Но сначала я хочу поесть. Кстати, ты сегодня ужинал?
Теодор покачал головой, и Бейсингем принялся разрезать мясо. Потом они долго молча ели, запивая по очереди вином из единственной кружки. Наконец, когда на блюде осталась лишь горка костей, Энтони взглянул на Галена. Как он и предполагал, злой энергии у генерала заметно поубавилось – и от еды, и оттого, что кружка быта одна на двоих…
– А теперь рассказывай: что тебе эта цыганка наговорила? На тебе лица не было…
– Про сестру… – послушно отозвался Гален. – Зара вышла замуж, старуха ее недавно видела. Потом про мать. Оказывается, она умерла года через два после того, как меня забрали, от родов. Так что все зря. Пока отец быт жив, я ее искать не решался. Он погиб, когда мне было двадцать два года, и тогда я начал, и получается… Получается, что все эти годы я искал мертвую…
– А в лес зачем кинулся?
– Уже когда она ушла, я сообразил, что про сестру-то ничего и не узнал – ни какое у нее теперь имя, ни в каком она таборе. Вот я и пошел за цыганкой.
Энтони содрогнулся от омерзения. Конечно, война есть война, но существуют вещи, от которых делается противно, словно в дерьме роешься голыми руками. Противно, зато просто и безошибочно: мать, сестра… Как его взяли – словно рыбу, подсекли и выдернули. Терри был весь черный после разговора с цыганкой, конечно, когда он в лес кинулся, то уже ничего не соображал…
– Ты прости, Тони, – теперь Гален был совсем смирный, он притих как-то сразу, – слишком много всего. Сначала про мать узнал, потом история с тобой, и еще всякое было…
– Что было, Артона мне рассказал, и кое-кто за это поплатится. Меня другое смущает: уж больно все хорошо было рассчитано. И то, что ты уже пьяный, и как разговор вести, чтобы сначала оглушить, а потом заманить… Скажи: о том, что ты ищешь мать и сестру, многие знали?
– Да половина таборов, если не все. На этом бы меня и пьяного не поймали. Тут другое: мое цыганское имя – вот оно действительно мало кому известно. И некоторые вещи она говорила из тех, что надо знать – имена, места… Поэтому я и поверил ей сразу и безоговорочно.
– И сейчас тоже веришь?
Гален пожал плечами и устало оперся головой на руку.
– Не знаю, Тони… Может быть, и хочу поверить. Надежда – страшная вещь, когда она длится годами, она выматывает хуже отчаяния. Давно бы надо все это бросить, но у меня ведь никого нет. Отец погиб, родных не имеется, друзей… Ну какие при моем норове друзья? Кто бы после сегодняшнего ко мне подошел, кроме тебя? Так ведь мне от твоего благородства еще хуже, и я буду на тебя кидаться, пока не пошлешь ты меня к Хозяину…
– Ну, сегодня все же не послал, хоть и собирался. Заступились за тебя – сначала Габриэль, потом Артона. А как дальше будет – посмотрим… Я ведь зачем пришел? Странная получается история. Охота шла именно за тобой, это совершенно ясно. Вопрос другой: зачем ты нужен живым ольвийскому штабу? Если бы они хотели от тебя избавиться, то проще было бы пристрелить.
– Я и сам об этом думал весь вечер. Ольвийцам я живым не нужен… – он коротко выдохнул и замолчал.
– А кому нужен?
– Ты что-то знаешь? – быстро спросил Теодор.
– Только то, что рассказали пограничники, когда мы ехали обратно. Тебе, думаю, тоже полезно будет это узнать. Когда Лориан отправился за деньгами, Габриэль остался с мойзельцами и кое-что выведал, да они и не скрывали особо. Им очень хорошо и точно объяснили, что именно следует сделать. Совсем немного: привезти цыганку, устроить засаду и взять живым того, кто пойдет вслед за ней. Неудивительно, что вышла ошибка, они ведь не знали, как выглядит тот, кого ловят. Затем они должны были проехать с пленником около сорока миль на юг – притом что ольвийская армия находится от нас на северо-востоке – и передать его тем, кто их нанял. А чтобы не ошибиться, этих людей им показали.
Энтони взглянул на Теодора. Лицо цыгана было непроницаемым, лишь в глазах то странное выражение, что и в день, когда он чудом избежал смерти на берегу Саны.
– Ну?! – спросил он.
– Их двое. Оба одеты одинаково – по-видимому, это военная форма, хотя наши пограничники такой не знают, да и я о ней не слышал. Черные свободные штаны, суженные внизу, темно-красные куртки с черными обшлагами, черные войлочные шапочки без полей. Вооружены большими кривыми саблями. Это тебе о чем-нибудь говорит? Ты знаешь, кто они такие?
– Понятия не имею! – пожав плечами, ответил Теодор.
Однако Энтони слишком хорошо знал Галена, чтобы не понять, что цыган врет. Тем более генерал непроизвольно коснулся правого плеча – он тут же убрал руку, но Энтони успел заметить и понять этот быстрый жест. Так вот оно что!
– Терри, эти двое в ольвийском штабе – они оттуда? Это твои клейменые приятели? Говори, все равно врать так, чтоб я поверил, ты не умеешь…
Гален молча налил вина, выпил и налил снова.
– Не берет, – пожаловался он. – Сегодня как заколдованный. А водки нет…
– Да что там такого страшного-то было?! – не выдержал Энтони.
– Страшного ничего не было… – пожал плечами Гален. – Мне там очень не понравилось. Тяжело, трудно, мрачно, как в той аркенайнской печи. Когда мой год закончился, я решил, что больше с ними дела иметь не буду. А вот потом…
Он опять замолчал, но Энтони больше не стал его трогать. Посидели молча, Теодор снова выпил:
– Я сначала клеймо убирать не стал – кому оно мешает? Даже забавно, есть что рассказать о чужих обычаях. Но однажды я почувствовал… Не знаю, как объяснить… Мне показалось, что это не клеймо, а кольцо, к нему приклепана цепь, и за эту цепь тянут. Причем тянут с такой силой, что кости наружу выдираются. Хорошо, что в это время я был дома, не в походе, а то бы навек себя опозорил. Вечером дело было… Я кинулся в конюшню, взял лошадей и рванул, прямо как есть, на ночь глядя. Две недели мчался, как сумасшедший, пока едешь, еще терпеть можно, а ночью – хоть кричи… Через две недели меня встретили с другими конями – этих я почти что загнал. Привезли на место, и только там все это прекратилось. Оказалось, они собрались воевать, и таким вот образом меня вызвали. И драка-то была небольшая, мы за пару недель справились. Дали мне денег и отпустили. Тони, я не хочу, чтобы меня таскали на поводке, как собачонку! Такое со мной только раз в жизни было, когда перекинули через седло, как мешок, и увезли, не спрашивая ни о чем…