Мост через огненную реку
Шрифт:
– Да, и близко. Нора готовиться к жертвам.
– Когда начнем?
– Этой весной…
ОГНЕННАЯ НОЧЬ
– Тони! Тони!.. Вставай!!!
Он с трудом выбирался из сна, из вязкой его глубины, как из болотного окна, высовывал голову и снова соскальзывал в теплую, пахнущую прелью и можжевельником темноту. Где-то рядом, по-видимому, находился главный вход в пекло – оттуда несло дымом, слышались крики и стоны, и над всем стоял оглушающий запах горелого мяса. А он сумел прикорнуть в своем уютном болотце, в сторонке, и ничего не хотел знать, и не знал бы – если б не неотступный голос. Ну что ему надо-то?
Бейсингем все же сумел разлепить глаза и увидел Рене: маркиз склонился к нему и тряс за плечо, настойчиво и бесцеремонно:
– Тони! Вставай! Как ты можешь спать в этом аду?
По счастью, ответ на такой вопрос не требовал умственных усилий, иначе он уж точно опозорился бы.
– В рай меня не пустят, даже с тобой за компанию…
Он не понял, сказал ли эту фразу про себя или вслух, но, по-видимому, часть ее вырвалась наружу, потому что рядом кто-то рассердился:
– Да как у вас язык не отсохнет такое говорить!
Он открыл глаза чуть шире и увидел городского стражника, здоровенного, в расстегнутом мундире, за ним – серую каменную стену, под собой – кучу соломы. Шум пекла не утих с пробуждением, огромная сводчатая комната была переполнена криками, совсем рядом кто-то непрерывно, на одной ноте, стонал, пахло хоть и не горелым мясом, как во сне, но смрад стоял такой, что захватывало дыхание.
– Ну-ка, вставайте, ваша светлость, – требовательно сказал стражник. – Приехали за вами, и езжайте себе. Нечего вам тут…
Солдат, ухватив Энтони за плечо, легко поднял его. Стены, словно того только и ждали, тут же завертелись и стали падать, чудовищный запах накатил волной, его мягкая лапа, просунувшись в горло, вывернула желудок наизнанку. Стражник, придерживая Энтони за плечи, приговаривал успокаивающе:
– Ничего, ничего, ваша светлость. Бывает…
В перерыве между приступами тошноты он услышал, как кто-то говорит:
– Ну, еще бы… Пивная кружка можжевеловой, залпом, да наверняка на голодный желудок. Я и сам уже второй день есть не могу, с души воротит. Хорошо, что вы приехали, заберите его отсюда куда-нибудь, стражники вам помогут…
Энтони, отдышавшись, упал на солому с твердым намерением скорее умереть, чем двинуться с места, но его снова подняли. Он отбивался отчаянно, и тогда тот же здоровенный стражник, рявкнув: «Хорош драться!», стиснул ему руки своими медвежьими лапами. Наяву он бы с ним еще поборолся, но во сне пришлось покориться и позволить унести себя куда-то в прохладную тьму, где были кони, факелы, стук колес…
Когда он проснулся во второй раз, серый мягкий свет заливал уютную комнату, сквозь приоткрытое окно доносился тихий шелест дождя. Энтони слегка поднапрягся и узнал место: это была его комната в доме Шантье. В то же время ему почему-то казалось, что он на войне, после изнурительного перехода, как был, грязный, потный, прилег на минуту и заснул.
Стараясь не двигать налитой свинцом головой, Энтони вытер лицо краем простыни и некоторое время тупо смотрел на то, что получилось: белоснежное полотно стало грязно-серым. Он взглянул на свои руки, черные, как у рудокопа, в ссадинах, с обломанными ногтями. Почему-то в голову пришли модные рассказы о превращениях: человек засыпает принцем, а просыпается крестьянином. Но крестьянину нечего делать в доме Шантье, и потом, от крестьянина не пахнет гарью, от него пахнет землей и навозом. А запах гари преследовал не только во сне, но и наяву. Энтони весь пропитался дымом, до самых костей, до их мозга.
Он все же сумел повернуть голову: на столике возле кровати стояли бутылка вина и заботливо наполненный здоровенный стакан. Крепкое грубое вино, которое Рене никогда не пил сам, а держал для слуг. «Умница!» – с нежностью подумал Энтони. Удивительно, как это Шантье, при всей его утонченности, догадался, что для такого зверского похмелья ориньян-ское не годится. Стараясь двигаться как можно осторожней, чтобы не ожили тараны, бившие изнутри в черепную коробку, Бейсингем дотянулся до стакана. Сейчас в голове прояснится и, может быть, он вспомнит, что случилось: как он оказался тут, грязный, словно конюх, почему так пахнет дымом и почему ему до сих пор противно даже подумать о еде.
Покончив с вином, Энтони откинулся на подушку. В голове, действительно, прояснилось, но ни малейшей радости это ему не принесло…
…Вечерний праздничный прием в доме Шантье быт выше всяких похвал. Как всегда.
Весь день Энтони провел за городом, на ярмарочном поле, где широко и пестро раскинулось гулянье в честь Святой Мав-рии. В деревнях, а по их примеру и в городах перед самым началом сева гремела весенняя свадебная неделя. Этот обычай вырос не на пустом месте – давным-давно, еще в языческие времена, ночь весеннего полнолуния открывала собой праздник Весенней Луны, покровительницы влюбленных – три дня любви всех со всеми. Потом, когда появился календарь, а церковь восторжествовала над древним язычеством, первый день мая стал днем Святой Маврии. Эта святая, в мирской жизни благочестивая и добропорядочная крестьянка, имела двенадцать детей и считалась первейшей помощницей в быту и семейной жизни. Покровительствовала она и влюбленным, но на иной лад – помогала завершить дело удачным браком. Церковный праздник уничтожил языческое безобразие, повернув народную радость в более благопристойное русло, хотя, надо сказать, далеко не полностью…
Все веселились, кто как мог. На свой лад отмечали праздник женатые горожане. В этот день ни одна жена не станет пилить мужа, если тот проведет время со шлюхой, и все гулящие женщины столицы высыпали на ярмарочное поле. Они хватали мужчин за рукава, даже если те шли с женами и детьми, и тут же скрывались с ними в маленьких палаточках, разбитых повсюду, а дражайшие половины, мрачнея на глазах, вынужденно следовали дальше. Женщинам подобные развлечения были заказаны – этого церковь все же сумела добиться. Впрочем, неподалеку, на Судейском Поле, для них было припасено утешение.
Судейское Поле являлось местом развлечения магистрата. Первое мая было одним из двух дней в году, когда карали всех, кто был повинен в не слишком серьезных преступлениях, связанных с любовью – совратителей и развратниц, беглых мужей и неверных жен, преступников против естества: последним, кроме положенного числа плетей, выжигали на щеках постыдные клейма. Причем каждый желающий мог приложить руку к наказанию порока, в чем особо усердствовали благочестивые жены.
Не отставали и молодожены. Только что повенчанные пары в сопровождении друзей, подружек и родни обходили гулянье, стараясь ничего не пропустить и время от времени кидая в толпу горсть леденцов. В ответ слышались такие напутствия, что даже Энтони иной раз краснел – впрочем, ответы не отставали в непристойности. Один раз свадебная компания заметила его смущение, и тут уж Бейсингему досталось как следует. Его взяли в круг, и он попал под такой перекрестный огонь, что выбрался совсем уже красный и вспотевший, но хохочущий вместе со всей толпой.