Мост через время
Шрифт:
Еще фотография: другой туполевский бомбардировщик, тяжелее, четырехмоторный ТБ-3, уже с тремя полевыми трехдюймовками, двумя в крыльях и одной в носу фюзеляжа.
Ничего не понимаю… Может, Гроховский «портил» самолёты лишь на земле, прикидывал, как на них разместятся пушки, а в воздух их все же не поднимали, не стреляли из них?
Как же тогда Бойцов пишет, что стреляли, он сам слышал и видел?
Артиллеристы предложили такую версию: опытные стрельбы в воздухе проводились, но, наверное, снарядами с уменьшенным пороховым зарядом. Дальность стрельбы получалась не та, зато и отдача не та… Только зачем Гроховскому понадобились тяжелые, громоздкие пушки, если они ослаблены?
Вторая версия: самолёты «испортить» Гроховский хотел, примеривался «испортить», но, вовремя увидев, что
Нет, эта версия тоже не годится. Не мог М.В. Бойцов спутать пушки с ракетами. Если бы он писал свои мемуары тогда же, по горячим следам, в этом случае он еще мог бы нарочно назвать ракетные пусковые установки пушками из-за секретности, а через тридцать с лишним лет (воспоминания Бойцова датированы 1967 годом) – какой там секрет! Все давным-давно рассекречено.
Выходит, полковник М.В. Бойцов, человек не случайный в армии, весьма ответственный в своих утверждениях, видел что-то такое, чего быть не могло?
Маловероятно. То есть попросту невероятно! Что-то наверняка было…
Ищу в литературе: кто у нас в начале 30-х годов занимался стрелково-пушечным вооружением самолётов? Кто мог иметь отношение к делам Гроховского? Но не в литературе, а в собственных записях нахожу несколько рассказов Бартини о Курчевском Леониде Васильевиче, «пушкаре», начальнике Особого технического бюро Наркомтяжпрома.
Как же я сразу-то о нем не вспомнил? С Бартини мы говорили большей частью о тех, кого он намеревался показать в своей киноповести; причем, как правило, его герои либо впрямую были взаимосвязаны работой и судьбами, либо по-человечески походили друг на друга, характерами. (Отсюда, он считал, и сходство их судеб в значительной мере.) И Гроховского он собирался туда ввести. А из оружейных конструкторов – двоих: Курчевского и болгарина Христо Николова Спасова, насколько мне известно, оружейника не авиационного.
Звоню П.А. Ивенсену. Неудача. Ивенсен, работая в Экспериментальном институте, ставя на свой Г-38 и пушки и пулеметы, фамилию Курчевского никогда от шефа, то есть от Гроховского, не слышал. Звоню А.Ф. Епишеву. То же самое, не слышал.
Снова углубляюсь в записи рассказов Бартини о Курчевском – разрозненных, с долгими перерывами, отступлениями, как все рассказы Роберта Людовиговича – и вижу, что, если бы не углубился, кусал бы себе потом локти. Сходство характеров Гроховского и Курчевского очевидно. И судьбы их очень похожи. Как военный конструктор Курчевский возник в те же годы, что и Гроховский. Чуть раньше. Тот и другой были найдены в провинции, вдали от каких-либо центров научно-технической мысли, то есть проявились самобытно. Того и другого решительно поддержали Реввоенсовет и Наркомтяжпром вопреки весьма основательно выглядевшим сомнениям некоторых ведущих деятелей науки и техники. А так как обоим помогал прежде всего Тухачевский, то, по-видимому, и средствами, способами помогал одинаковыми.
И, наконец, тот и другой дали Красной Армии оружие, которого ни одна армия в то время не имела, над которым, судя по всему, никто в мире тогда как следует еще не задумывался. К сожалению, дали ненадолго.
Воспользуюсь этим также для самооправдания. После одной журнальной публикации о Гроховском меня упрекнули: вы, сказали мне, все же преувеличиваете внимание высшего командования РККА и чуть ли не правительства к Гроховскому. Не могло такого быть, свет клином на нем не сошелся!
Правильно, на нем одном не сошелся. И Курчевский – этому подтверждение: к нему командование РККА и правительство тоже были «преувеличенно» внимательны.
Поэтому я сейчас попробую высветить их совместно, хотя бы частично осуществить замысел Бартини. То, что не вполне ясно в Гроховском (документов не хватает), можно увидеть и показать через Курчевского (о котором тоже документов не хватает, но иногда по другим неясностям). И наоборот.
В 1924 году в Соловецкий концлагерь прибыла большая партия осужденных специалистов
Была на острове небольшая электростанция – вот уже лет пять как замерла, запаутинела. Была давно бездействовавшая механическая мастерская, была вечно запертая кузница с кузнецом из монахов. Его вконец уходил молитвами другой монах, схимник, ста десяти лет от роду. (Когда в 1920 году Соловки сделали концлагерем, а чернецы ушли в Валаам, старик с разрешения новой власти остался в своей печоре-землянке. При нем, чтобы его обслуживать, архимандрит велел остаться кузнецу.)
Курчевский в несколько дней с явного, хотя и молчаливого согласия молодого монаха подобрал для схимника другого служку, и вскоре кузница выдала первые гвозди и топоры. Стали оживать промыслы – рыбный, тюлений, для чего были срочно отремонтированы лодки и снасти. Нашлись среди местных жителей и приезжих специалистов плотники, слесари, парусные мастера… Кто чего не знал, шел к Курчевскому, и решение появлялось. Заработала электростанция, слабосильная, но лиха беда начало. Это так встряхнуло коченевших в нужде островитян, вольных и заключенных, что Курчевскому привезли в подарок из Кеми двустволку и разрешили ему свободно охотиться на всей территории Соловков. А главное – не слишком-то приветливые аборигены уверовали во вновь привезенного умельца: отныне все, что решал он, само собой признавалось правильным и неотложным.
Те, кто его знал, с кем мне еще удалось встретиться, почти слово в слово повторяют, что его мгновенно выводили из себя, прямо-таки бесили жалобы на слабости человеческие, на все эти привычные «устал», «трудно», «где я возьму?», «не получается»… Так это было или только впоследствии говорилось ради красного словца, но, по-видимому, он действительно знал, умел и еще – успевал гораздо больше, чем кто-либо другой. Кроме разного рода относительно мелких поделок, вроде, например, генератора, использующего энергию слабых и медленных течений (у жены Курчевского Марии Федоровны сохранилась фотография: Курчевский держит в руках это устройство; на обороте его рукой написано, еще можно было разобрать: «…для получения электричества от малых ручейков»), – так вот, кроме разных мелких поделок он восстанавливает на острове транспорт, железную дорогу, пускает по ней паровоз с двумя вагонами, строит рыболовецкую флотилию из лодок своей конструкции, особой, не боящейся сжатия льдами. На берегу вырастает целая верфь. Для сообщений с материком в трудное время года – примерно с ноября по май, когда Белое море сплошь покрыто дрейфующими льдами, он делает моторную лодку С-1 повышенной проходимости, способную проскакивать, юзом проноситься по небольшим льдинам, и настолько легкую, что через большие ледяные поля ее можно было перетаскивать волоком. И сжатие льдами ей тоже не грозило: Курчевский так подбирал или, может, рассчитывал обводы своих северных лодок, что из ледяных тисков они выскальзывали.
В Двинской губе, году в двадцать пятом, лодка С-1 выдержала жестокое испытание вместе с конструктором и командой: в бурю, зимой, когда в Архангельске, откуда они возвращались, ветер посрывал крыши с домов. Лодку несло среди льдов неизвестно куда, никто ничего не видел, снег все застилал, бил в лицо. Льды сталкивались, лопались, дробились, поднимались из воды, но лодка всякий раз успевала проскользнуть между ними или выскочить наверх, и ее тут же оттаскивали от дыбом встающих торосов. Кончилось горючее; последние литры бензина оставили, чтобы растапливать лед и снег для питья, а ненужный больше мотор, облегчая лодку, сбросили за борт…