Мост Дьявола
Шрифт:
Вспышка фотокамеры.
– Вроде зажженной сигареты? – спрашивает Люк.
Я смотрю на него.
– Я видел такое раньше, – тихо объясняет он. – Обычно на внутренней стороне рук. К сожалению, чаще всего у детей.
Доктор Бекманн кивает.
– Травмы соответствуют ожогам от сигарет.
– Кто-то ткнул сигаретой ей в лоб? – спрашиваю я.
– И, возможно, в ноздрю, – Бекманн указывает пальцем.
В морге воцаряется тишина. Мне становится тошно.
Врач берет пинцет и начинает извлекать мусор из ранок и ссадин на лбу и щеках Лиины.
– Мелкие камешки,
Она кладет вынутые кусочки в металлическую кювету, принесенную ассистентом.
– Техники-криминалисты нашли кровь у подножия кедра, растущего под мостом Дьявола с северной стороны, – говорю я. – Это может быть кедровая кора?
– Скоро узнаем, после сравнения образцов и группы крови, – говорит Люк, чье внимание приковано к телу.
– Синяки вдоль ключичной кости, – говорит доктор Бекманн, продолжающая внешний осмотр. – Крупный синяк с левой стороны гортани. Судя по всему, нанесен рубящим ударом ребра ладони, как в карате. Красные отметины на обеих плечах… Необычная симметрия, почти круговая хватка с каждой стороны. – Патологоанатом открывает рот Лиины. – Зубы стиснуты, язык прокушен.
Я впадаю в легкий транс, когда начинается осмотр на признаки изнасилования.
– Свидетельства генитальной травмы – вагинальные разрывы.
Я мысленно возвращаюсь к своей дочери. Гнев стискивает горло.
– Значит… она подверглась изнасилованию?
– Внешние признаки соответствуют грубому совокуплению незадолго до смерти.
– Сперма? – спрашивает Люк.
– Лабораторный анализ мазков покажет больше, – отвечает врач. – Но если она неделю пробыла в воде, а убийца пользовался презервативом…
– Могло ничего не остаться, – заключает Люк.
Доктор Бекманн просит своего ассистента перевернуть тело.
– Обширные области ударных травм на спине покойной. Рисунок синяков похож на следы от туфель или ботинок, как будто ее топтали ногами. – Она измеряет синяк. Срабатывает вспышка. – Одиннадцать дюймов.
Такер обходит стол для лучшего обзора и делает новый снимок. Гнев сосредотачивается в раскаленной добела точке в центре моего лба. Моя кожа становится горячей и липкой на ощупь, несмотря на холод в морге.
– У нее роскошные волосы, темные и длинные, – тихо говорит доктор Бекманн, на мгновение сбросившая маску клинической бесстрастности. Трещинка в ее профессиональной броне, внезапный проблеск нежности едва не добивает меня. Я держу рот на замке, пытаясь скрыть мои чувства, когда ассистент-препаратор начинает срезать длинные пряди. Волосы тихо отделяются от черепа Лиины. Перед моим мысленным взором ее волосы плавают, как рассыпчатый бархат в темной воде среди водорослей. Офелия в тростниках, среди мертвых рыб.
– Ага, что у нас тут? – доктор наклоняется ближе с увеличительным стеклом. Она подзывает Такера и указывает на серебристую блестку.
– Запуталась в волосах… – Она вытаскивает какую-то подвеску на разорванной цепочке. Поднимает ее пинцетом, выставляя на обозрение. Это медальон.
Кровь отливает у меня от головы.
Медальон размером с четвертак. Фиолетовый камешек в центре, в оправе из филигранного серебра.
– Похоже на кристалл аметиста, – говорит Люк и наклоняется, чтобы рассмотреть находку. – Серебряная резьба вокруг камня выполнена в форме переплетенных кельтских крестов. – Он смотрит на меня. – У моей матери была почти такая же подвеска. Она приобрела ее в Ирландии. По ее словам, такие безделушки продаются во многих туристических лавках. Кельтский узел якобы обозначает бесконечность, преемственность или, в случае моей мамы, Святую Троицу. Она была ревностной католичкой.
Какой-то момент я не могу дышать. Мой пульс резко учащается. Я откашливаюсь.
– Родители Лиины не упоминали этот медальон при описании того, что носила их дочь, когда подали заявление о ее пропаже.
– Такое бывает, – говорит Люк. – Родители думают, будто они знают о своих детях больше, чем на самом деле. Например, известно ли вам, какие украшения ваша дочь носит сегодня?
Я отрываю взгляд от начисто обритого черепа Лиины и тихо отвечаю:
– Нет.
Доктор Бекманн опускает медальон в маленькую металлическую кювету в форме человеческой почки.
– На затылке тоже имеется явный отпечаток обутой ноги, – продолжает она. – Такой же размер и рисунок протектора, как и на спине. Пинок в голову.
У меня возникает чувство отрешенности от тела.
Лиину просвечивают под рентгеновским аппаратом. Исследование не выявляет переломов и смещенных костей, кроме сломанного носа.
Доктор готовит скальпель. Мой мозг устремляется в темные тоннели, пытаясь избежать вида острого клинка, врезающегося в плоть.
Я вспоминаю темно-карие, измученные глаза Пратимы. Я вижу плотно сжатые челюсти Джасвиндера и его сжимающиеся и разжимающиеся кулаки, когда я рассказывала ему, как мы обнаружили его дочь в реке.
Y-образный надрез от одной плечевой кости до другой сопровождается глубоким разрезом до пупка. Они вскрывают Лиину и вынимают ее грудную клетку. Ребра отходят одним пластом.
– Значительные травматические повреждения печени и поджелудочной железы, – констатирует доктор Бекманн. – Слои брюшной стенки жестко травмированы в ряде мест.
У меня начинается клаустрофобия. Зрение меркнет, слова доктора сливаются в неясный гул.
– Раздавленные органы… отделение жировой ткани от мышечной ткани… наиболее значительные повреждения в области торса… признаки внутреннего кровотечения в грудной клетке и нижней части брюшины… повреждения таза, желудка, поджелудочной железы… брыжейка оторвана. Брыжейка – это орган, прикрепляющий кишечник к внутренней части брюшной стенки у людей, – поясняет доктор.
Я заставляю себя сосредоточиться.
– Это похоже на то, что я ожидала бы увидеть при жесткой компрессионной травме организма, – тихо говорит она. – Такое часто случается с жертвами автомобильных катастроф. Эта девочка прошла через ад. Ее как будто вытащили из остатков автомобиля, который упал с моста.
Сердце Лиины извлекают и взвешивают, потом делают то же самое с ее мозгом.
– Мозг сильно распух. Обширное внутреннее кровоизлияние травматического характера. Ударная травма, достаточная для потери сознания.