Мост
Шрифт:
Румаш долго стоял перед воротами покинутого дома. Из столбняка его вывел голос еликовского соседа, тоже торгаша, по прозвищу «Грязный Барии».
— Что, Василь Ванч, не ожидал?
— Да как же так! Куда же он? — очнулся Румаш. — Что ему, черту пузатому, не хватало тут?! И как он мог подняться с места со своей десятипудовой тушей!
— Бывает — и верблюд летает, — осклабился Грязный Барин.
Верблюд, оказывается, полетел за молодой верблюдицей, сбежавшей с черкесом.
Грязный Барин тут же предложил парню работу у себя в базарные дни.
— Надумаю — обязательно приду к вам. Пока отдохну
«Черта лысого приду, — подумал Румаш. — Не хватало, чтоб меня прозвали слугой Грязного Барина».
Вот и свободен Румаш, как вольная птица. Лети в любую сторону. А зачем в любую? Ему нужна свобода, чтоб лететь только в одну сторону — на запад, в Каменку, к Оле. И вообще, каждый летит только в ту сторону, куда его тянет или куда его толкает нужда.
«Нет, человека с птицей не сравнишь. А птица? Так уж вольна ли она в своем полете? Весной летит на север, осенью — на юг, через моря и горы. Клевещут люди на птиц: «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда». Знает она и заботы и труд. Строит гнездо, высиживает птенцов, добывает корм прожорливым птенцам…
Корм! Мне тоже надо думать о корме и для коровы, и для себя, и для всей семьи. Никуда не уйдешь от этого, не полетишь на запад.
Эх, скорее вернулся б отец! Пришел же домой дядя Глухан.
От отца пришло письмо из Самары. Ехал он домой, но… Вот это и непонятно Румашу; зачем задержался. Просит сына потерпеть еще немного (а сколько надо ждать, не пишет толком), не уходить от старого хозяина, а будет плохо у Еликова, советует обратиться к куманьку Гурьянову, он-де поможет. Письмо отца с упоминанием о всесильном куманьке пришло вовремя. Сам бы Румаш не подумал о Гурьянове, забыл он о «родстве» своей семьи с семьей знатного человека.
Побыв дома неделю, заготовив сена для коровы, Румаш отправился наниматься к купцу. Рядиться о плате с ним не пришлось. Николай Петрович встретил Румаша приветливо. О деле заговорил сам:
— Будешь жить у меня, а работать в лучшем ивановском мануфактурном магазине Белобородова. Плату тебе положу не деньгами. Деньги теперь тьфу-у! Бумажки. Дешевеют с каждым днем. Буду отпускать тебе каждый месяц пуд муки, два фунта сахару. Столько же соли и три фунта керосину. Ну и деньжат немного — на семечки.
Столько бы сам Румаш не запросил. Благообразный, как Мурзабай, Гурьянов парню понравился.
Гурьянов раньше дружил с Кириллом Морозом, через него познакомился с отцом Румаша и породнился с ним; шорнику была оказана честь быть крестным отцом внука Гурьянова. Отец Румаша с умыслом согласился, чтоб встречаться у кума со своим единомышленником Морозом, не вызывая ничьего подозрения. Теперь не было нужды скрывать политических убеждений, и Гурьянов встал во главе ивановских эсеров.
Да, многое изменилось в Ивановке за три недели! Купцы и купчихи перестали грызть семечки у дверей лавок. Лавочники, собираясь, судачат теперь о делах, далеких от торговли. Их волнуют события в Питере, Оренбурге и на фронтах…
Что там торгаши! Все жители села — мужики и бабы, стар и мал — как будто белены отведали: стали разговорчивы, крикливы, непоседливы.
Даже безответная мачеха Румаша — Лизук, знающая не более десятка русских слов, стала ходить на бабьи сходки. А этот одиннадцатилетний тихоня Тарас! Однажды вернулся домой с разбитым носом, без переднего зуба. Не скулит, чертенок, а сопит и помалкивает. Еле дознался Румаш, что братишка пострадал «за идею», вступился за своего уехавшего в Оренбург учителя Михаила Петровича, которого Семка Золотых обругал слугой антихриста и немецким шпионом.
Румаш ко всему прислушивался и держал пока язык за зубами. Для него теперь яснее ясного: Кояш-Тимкки был большевиком, а Кирилл Мороз — эсером. Гурьянов и все торгаши тоже эсеры. А отец? Наверняка большевик! Недаром еще тогда, уходя на войну, говорил, что правда на стороне Тимкки, велел слушаться его и жить, как он.
Гурьяпов управлял всеми делами купца Белобородова в Ивановке. Сам купец жил в уездном городке Стерлибаше и в Ивановку наезжал редко.
Румаш служит и Белобородову и его приспешнику Гурьянову: день торгует в магазине купца, а утро и вечер обихаживает хозяйство его управляющего. В душе Румаш так и называет своих хозяев: большим буржуем и маленьким буржуйчиком. Словечки эти он не сам придумал. Их подсказал ивановский большевик Егор Клейменкин, а для Румаша — дядя Гора.
Когда фронтовик Клейменкин появился в селе, осиное гнездо торгашей сердито загудело. Клейменкин-то, говорят, никого не боится, честит именитых людей села. Торгаши стали поговаривать о красном петухе: то ли хотели подпалить избенку большевика-антихриста, то ли боялись, что тот сам пустит но Ивановке красного петуха.
И Румаш однажды, в тот поздний час, когда покончил с делами, направился прямо к «антихристу», обитавшему в одном из переулков Базарного конца.
Дядя Гора, как тот велел себя называть, хотя и не помнит отца Румаша, но слышал о нем от товарища Авандеева (Румаш просиял при упоминании этого имени), с которым недавно встретился в Оренбурге. Авандеев состоит членом Оренбургского комитета большевиков.
Спустя два дня на заре Румаш расклеил по селу объявления о собрании-митинге, на котором товарищ Клейменкин будет говорить о войне и миро, о земле для крестьян, расскажет о положении на фронте и задачах партии большевиков.
Сходка началась прямо на площади. Сначала выступал Клейменкин, потом один из учителей двухклассного училища. Говорил и Гурьянов. Те двое горячились, выкрикивали разные непонятные словечки. Голос Гурьянова звучал тихо, степенно, увещевающе. Обращаясь к собравшимся, называл их не товарищами, как Клейменкин, и не гражданами, как учитель, а православными, как церковный староста, пугал их не голодом и разрухой, а страшным судом, Михаилом Архангелом и его ерихонской трубой, которую он называл и-е-рихонской. Румаш прыснул, вспомнив о «светопреставлении» в Чулзирме.
Потом снова говорил Клейменкин. Он обращался к фронтовикам-инвалидам, солдаткам и молодежи. Показав рукой на Гурьянова, он как бы заклеймил его:
— Не об вас печется, дорогие товарищи, этот тихоня и святоша. Он старается угодить хозяину, защищает интересы буржуев и помещиков. А кто он сам? Он тоже маленький буржуй! Такие буржуйчики опаснее крупных капиталистических акул. Те открыто грабят трудовой народ, преследуют большевиков, травят собаками рабочих и солдат, а эти — исподтишка, прикидываясь друзьями и защитниками трудовых крестьян…