Мост
Шрифт:
Хвеклэ вошла во двор, а Кидери — спасительница чести дома — закрывала дверь клети. Заметив приближающуюся хозяйку, она подняла палец, оказала вполголоса:
— Тише! Прогнала меня. Плачет!
Женщины присели на дубовую колоду. Первая заговорила Хвеклэ:
— Как тебе удалось выпроводить этого коршуна?
Кидери улыбнулась:
— Как? Просто… Он ведь не солдат, не матрос и не летчик! В Самаре чем-то на базаре торговал. Стащил бумаги брата-горбуна и ни на какую войну не попал. Звался он не Кириллом, а Петром — по бумагам брата. Потом чем-то был напуган, бежал в Чулзирму. Побоялся в Самлей ехать.
— Господи! Откуда ты все это знаешь? И какое ему ты сказала слово? Мимо меня как ошпаренный проскочил.
— Сказала, что приехал из Самлея его брат, сидит сейчас у Надалякки и дожидается его. Лошадь, мол, не распрягает, хочет сразу его увезти.
— Но это неправда?
— Ну и что! Он — такой врун, вот и я придумала, — засмеялась Кидери. — А узнала про его штуки от Уксинэ. Это Симун рассказывал. Павел мучи живот себе надорвал от смеха, когда слушал от Симуна пичче про похождения Летчика-матроса.
— Но почему тебе вздумалось послать его именно к красавице Надали?
— Он тоже хорош собой. Вот и пойдет теперь у нас в Чулзирме порода красавцев Мамонтовых. Это его настоящая фамилия.
— И чего болтаешь? Язык-то у тебя без костей. Ерунду мелешь, прости господи.
— А вот и правду говорю! Не выпустит теперь вдовица Летчика-красавчика. Попомни мое слово, женит его на себе…
…Другой ненастоящий большевик, появившийся осенью в Чулзирме, был все же настоящим солдатом фронтовиком. И не какой-нибудь самлейский, а чулзирминский, из рода Ягуров. Этот был насквозь Ягуром: Егор Егорович Егоров. Потому и прозвали его на селе Вись-Ягуром [19] . Мяса и костей на нем хватило бы на троих. Отец и мать, братья и сестра Ягура были на редкость мелкими. Он же с детства выглядел в семье верблюдом в овечьем стаде.
19
Вись-Ягур — трижды Егор,
Когда он заговаривал, казалось, мутный бурлящий поток обрушивается в крутой овраг. Толстые мясистые губы Ягура не умели улыбаться, а мутные глаза — загораться весельем. Вись-Ягур никогда не смотрел в глаза собеседнику, а если б глянул, враз бы нагнал на него холоду.
Нa другой же день, как Вись-Ягур появился на селе, он собрал мальчишек своей улицы, пообещав им показать какое-то особое ружье, и разослал их созывать чулзирминцев на сходку. Мальчишки, гордые доверием, возбужденно кричали под каждым окном: «Эй, хозяин! Иди к Вись-Ягуру, он покажет ружье и расскажет про войну». Это была явная отсебятина сорванцов. Солдат о повестке дня не объявлял.
Народу собралось негусто, но в небольшой избе Ягуров все-таки стало тесно.
Первым пришел сосед, Смоляков, за ним Мирской Тимук. Пожаловал и сам Хаяр Магар…
Собрались почти одни куштаны, которые не боятся пи бога, ни черта. Хаяр Магар к тому же ростом и мрачным видом мало уступал Вись-Ягуру.
— Незаконное дело творишь, Егор Егорыч, — сказал Смоляков своим тихим голосом. — Есть у тебя дозволение старосты собирать народ? Хочу упредить, чтоб тебе самому же не было худо.
— Заткнись ты, кровопивец, — гаркнул солдат. — Не надо мне дозволенья царского старосты. Долой царскую и керенскую власть! Я сам себе власть, а ты можешь катиться колбасой, не с тобой, а с чувашами буду говорить.
Смоляков перечить не стал, на всякий случай шмыгнул за спину Хаяра Магара.
— Ну что ж, Ягур. Давай тогда балакай по-чувашски, — сказал Магар. — А торговца нашего не трогай. Выкладывай, зачем позвал? А ружье свое показывай мальчишкам…
— Долго будем мы йываш-чувашами? — начал Вись-Ягур. — Хватит! Разини вы, растяпы! Сколько добра лежит у вас под боком, а вы не можете протянуть руки. Имение помещика Киселева от нас всего в пяти верстах. Так чего, говорю, ждете? Башкиры или русские могут опередить. Давайте всем миром ночью вывозить добро! Наше оно. Мы и наши отцы работали на помещиков. Я сам вас поведу. А кто станет поперек, получит пулю…
Тут-то солдат и показал свое ружье, потряс им, подняв над головой. Кое-кто немедленно смылся. Остальные придвинулись ближе.
— Вон ты какой, — усмехнулся Хаяр Магар, — Пожалуй, правильно говоришь. Но одного твоего ружья не достаточно. Мы у себя тоже кое-что отыщем. Надо обмозговать. Да только вот зачем шума столько? Такое дело делается тихо.
Никого из Мурзабаев на этой сходке не было Павел никогда не ходил ни на какие сборища. А Симуну было не до дурацкой болтовни: он отделялся от Мурзабая.
Симун переселился на новое место быстро. По старинному обычаю Мурзабай устроил нимэ [20] . Работали чулзирминцы всем миром. Угощал участников нимэ сам Павел Иванович у себя. Там же Мурзабай принимал и тех, кто строил жилье Тражуку. Симун не забыл своего обещания вытащить друга из землянки.
Симун долго выбирал себе место для дома. Выбрал на горке, на крутом берегу Каменки, за гумнами. Здесь бы давно кто-нибудь построился, но было далеко до воды. Колодец рыть на высоком плоскогорье — бесполезно. Таскать воду из села — трудно: в гору, да и далеко. Симун решил проложить по крутому склону Каменки широкую отлогую дорогу, чтоб по ней можно было не только возить воду, но и гонять скотину на водопой.
20
Нимэ —помощь.
Дружба Тражука и Симуна в совместной работе окрепла. Письма от Румаша они читали вместе. Тот написал, что больше не работает приказчиком, ушел на кожевенный завод. Приехал бы в Чулзирму, да нельзя, некогда. Румаш очень нужен большевикам: знает языки…
— Взглянуть бы на Румаша, — мечтал Симун, — поговорить бы с ним! Вот бы приехал!
— Да, вишь, некогда ему. На революцию работает.
— Какую еще революцию? — прикидывается наивным Симун.
— А я больно знаю какую. Вот Румаш знает…
Беседы происходили осенними вечерами. Плаги, уставшая от хлопот по устройству дома, засыпала на новой печи, а мужчины после ужина беседовали при свете керосиновой мигалки. Мурзабай выделил Симуну керосину из своих запасов, по мало. Надо было друзьям позаботиться о лучине. Лучшая лучина — из чилиги. Ее обдирают, отбивают молотком до мочалки, сушат на солнце или на печке. Такая лучина горит ровно и ярко. Тражук привез целый воз нарубленной чилиги.
Когда он кончил заготовку, Симун сказал ему: