Мост
Шрифт:
Неожиданно на крыльцо выбежала жена Ягура. Она что-то сердито шепнула мужу, улыбнулась пришельцам и сказала на чистом русском языке:
— Милости просим, проходите, гостями будете.
Радаев вошел в избу.
— Эту банду, как ты окрестил ребят, я приставил к двору Смолякова, а они увязались за мной! — объяснил он смущенному хозяину.
Жена Ягура хлопотала у печки.
— Эх, Егор, Егор! — говорил русский. — Бедняк, фронтовик, называешь себя большевиком, а сам стал ширмой для кулаков.
— Не учи меня, учи свою бабу, — огрызнулся хозяин. — Какое твое дело до чувашей! Помещика, что ль, пожалел. Эсер ты аль кадет!
— Монархист я, Егор Егорыч, — пошутил русский. — Есть, значит, дело… Ревком я, если хочешь знать, большевистский ревком. Вместе будем создавать Советскую власть, народную власть. И добро, которое вы у помещика вывезли, теперь народное.
Вись-Ягур слушал рассеянно, поглядывал в окошко: что-то долго не видно подвод Смолякова и Танюша. Не надули бы богатеи.
А Радаев будто читал его мысли, подливал масла в огонь:
— Прост ты очень, Егорыч. Обманули тебя кулаки. Именем твоим воспользовались. А мы ведь в Совет тебя хотели выдвинуть, от бедноты, от фронтовиков. Думали, и вправду за большевиков стоишь. А ты анархист, оказывается, а не большевик…
— А иди ты к едреной матери! — рявкнул Ягур. — Без вас, русских, обойдемся! Теперь свобода! Не суйте к нам носа. Создавай Совет на своей стороне. Мне некогда с тобой лясы точить!..
Ягур наступал грудью на русского гостя и опешил от удара алдаром [22] по лбу.
— Не дери глотку, дурак! — выкрикнула жена Ягура. — Говорила, не связывайся с куштанами, — зачастила она. — Слушайся умного человека. И не в то окошко поглядываешь, ухмах. Лавочник давно заехал к себе через задние ворота, на гумне разгрузился, а Танюш пешком прошел задами. Садись лучше за стол рядком да поговори ладком.
Получив алдаром по лбу, Вись-Ягур присмирел. Никого он не боялся, но маленькой своей жены, «этой ягальской бабы», остерегался.
22
Алдар — большая ложка, половник.
— Видишь, Егор Егорыч, — смеялся Радаев, — не все чуваши против русских даже в твоем доме. А что, если соберем сходку?
— Баба, она хуже мужика, — бормотал Ягур, садясь за стол. — Особливо если тебе попала вместо чувашки вот такая ягальская майра.
«Майра», весело и свободно балагуря по-русски, угощала русского гостя, а Ягур, насупившись, молчал. Не столько половник угомонил его, сколько слова жены. «Так и есть. Обманули куштаны. Ну, держитесь теперь!»
— Ладно, Радайкин, — сказал он, стукнув кулаком себя в грудь. — Собирай сходку, только уговор: не позорь меня перед народом. Сам скажу, все скажу, что надо…
…Сходку собрали в Малдыгасе, в просторном саманном пятистеннике, где по вечерам слушали сказки Шатра Микки.
Всему дивились чулзирминцы: и тому, что русский из Заречья пришел к ним проводить сходку, и тому, что нет тут ни одного куштана, а особенно тому, что невзрачный мужичонка, сказочник Шатра Микки называется товарищем председателя Симуна Мурзабая. Сказок он нынче не сказывает, молчит как рыба и краснеет как рак. По то, что он сидит за столом в красном углу и Радаев его величает Никифором Иванычем да товарищем Романовым, — разве это не сказка?
А русского зовут еще и ревкомом. Он нынче тут главный.
— Ушла в прошлое власть помещиков и капиталистов, генералов и жандармов, купцов и чиновников, — говорит он. — Власть теперь Советская, народная, трудовая. И в городе и в деревне. И земля отдана крестьянам. Войны не будет. Такие декреты подписал товарищ Ленин…
Не все понятно, что говорил Радаев. Но Симун Мурзабай все объяснил, пересказал его речь по-чувашски.
И еще удивительно, что Вись-Ягур нынче выглядит именинником. Оделся как на той, тоже сидит за столом, смотрит гордо. Но самое удивительное — его слова.
— Товарищи! — громко по-чувашски сказал Ягур. — Бедняки и середняки! Товарищ Радайкин рассказал нам, что власть теперь Советская. Наша власть! — он стукнул кулаком по столу, но сразу под недоумевающим взглядом русского заговорил потише: — Наша, говорю, власть, рабоче-крестьянская, батрацко-бедняцкая, солдатская. Вот я и говорю, наши богачи-куштаны задумали разграбить помещичье имение, а добро теперь народное. Выехали они — каждый на трех подводах, а я, как фронтовик, поехал на одной. Надо было выявить кулацкое нутро. И захотели они обмануть Советскую власть, то есть меня. Без моего согласия захватили они движимое имущество: трех лошадей и сеялку. И все попрятали. Но нас не проведешь: мы к каждому приставили разведчиков и учетчиков. Все учтем, потому как оно теперича народное добро…
Радаев с тревогой поглядывал на Семена: тот только посмеивался, показывая, что оснований для беспокойства нет.
А «разведчики-учетчики», которые раньше и не снились Ягуру, проводили собрание в новом доме Семена. Их было пятнадцать парней — сухореченских и чулзирминских. Сначала они галдели на двух языках. Илюша рассказывал, как он испугал Смолякова, назвавшись Красной гвардией, но его словам русские ребята не смеялись — они были при этом сами.
Чувашские парии надрывали животы над рассказом самого молодого «гвардейца» Хведюка.
— Захожу это я во двор к Надалякке, а там — дым коромыслом. Надалякка разбросала добро с телеги по двору. «Ы-ы-ы, непутевый человек, — завывает, — не зря тебя прозвали Летчиком. И чего ты привез, шуйтан безрогий! А это еще что такое?!» — вдруг взбеленилась она еще пуще, поднимает с телеги огромное зеркало да как трахнет оземь, осколки аж до ворот долетели. А летчик как закричит: «Что ты сотворила, темная баба! Это же зеркало, трюма, значит, по-городскому. Тыщу рублей загубила!» А Надалякка вцепилась ему в волоса и ну таскать Летчика по двору да приговаривать: «Вот тебе трюма, вот тебе трюма!»