Мост
Шрифт:
Столько народу Тражук не встречал и в базарные дни. Он приметил: в толпе, что с красными флажками медленно текла по улице, никто не плакал. Вместо короткого и понятного слова «мир» звучали непонятные слова: «ре-во-люция», «де-мон-страция».
Простого люда Тражук в толпе не увидел. Шли лавочники, кузьминовские богачи, учителя, чиновники, учащиеся старших классов. Распоряжались двое — межевой Белянкин и сын благочинного семинарист Вознесенский.
Не понимал Тражук, чему радуются люди. А вот Чее Митти, видно, все было ясно. В руках его дрожала палка с прикрепленным к ней красным платком.
Толпа уперлась в церковную ограду. Митти с двумя такими же ошалелыми молодцами взбежал на школьное крыльцо. Черников потащил Тражука следом. У первоклашек, оказалось, шел урок. Митти вскочил на парту, сорвал со стены портрет царя, принялся топтать ногами с криком: «Долой Николашку!» Малыши в ужасе примолкли. Учительница Екатерина Степановна спрятала лицо в ладонях.
Тражук не помня себя выбежал на улицу. Там тоже кричали: «Долой! Да здравствует!»…
Белянкин залез на табуретку, вопил, размахивая руками. Его сменил семинарист Вознесенский. Ои тоже разводил руками, истошно верещал. Благочинный, задрав бороду, завороженно смотрел в раскрытый рот сына-семинариста.
Тражук стал кое-что соображать. Итак, царя свергли. Свобода. Все радуются. Начальник почты в парадной форме, шутит, смеется, как Чее Митти. А вот и сам пристав. Он в каком-то сереньком стареньком пальтишке. Пристав пробует шутить, заговаривает с каждым. Это он спросил:
— А почему среди пас нет земского?
Ему зло ответили:
— Царя, наверно, оплакивает. Монархист!
— Зовите его сюда. А не пойдет, тащите за бороду.
Несколько человек бросились к каменному дому земского начальника. Семинарист опередил всех, вскочил на крыльцо, обернулся к толпе:
— Спокойно, граждане! Я его приглашу от вашего имени, — и скрылся в дверях.
Начальник почты развлекал публику:
— Сдрейфил земский. Ждите, когда семинарист сменит ему штаны.
— Чего там приглашать. Волоките его сюда!
На крыльцо взобрался Белянкин. Загородив дверь, начал увещевать слишком горластых. Появился семинарист, оповестил, что земского нет дома, он еще вчера уехал в город…
Все волнения закончились благодарственным молебном. И когда только успел отец благочинный! Пока Тражук, разинув рот, ожидал появления рыжебородого осанистого земского начальника, из церкви вынесли иконы и хоругви. Около ограды появился большой стол, возле него — Поп и дьякон. Услышав густой бас отца дьякона, люди повернулись лицом к церкви. Чее Митти тут как тут. Палку с красным платком куда-то забросил. Держит в одной руке молитвенник с золотой застежкой, в другой — кадило. «Ну и пройдоха!» — подумал про него Тражук. Поп окропил народ кистью из конского хвоста, воздел крест. Первым приложился к золотому кресту пристав, за ним Белянкин. Тражук пристроился в конце длинной очереди, во «то-то потянул сто за рукав, отвел в сторону и оказал по-чувашски:
— Пусть семинаристы да гимназисты крест целуют. Тебе это ни к чему.
Тражук узнал Фрола Тимофеевича Ятросова — бывшего каменского учителя.
— Хватились! — продолжал старик, — Уж целую неделю без царя живем!
…Ятросова знал весь уезд. Хозяева Тражука обрадовались нежданному гостю.
— А народ-то думал,
По старый учитель прямо не ответил. Он по-давешнему ворчливо заговорил о другом:
— Молебен затеяли, чудаки! Богу воздают хвалу. Наплевал он на русский народ, бог-то. А о чувашах и говорить нечего. Мы у него — пасынки. Весь народ России сам, без божьей помощи, восстал и сверг царя, помазанника божьего… Что ж ты не спрашиваешь про новость? — перевел он разговор. — Отца твоего встретил на днях в городе. Лошадь он вместо павшей сивки купил, поехал прямиком в Чулзирму, а я обещал передать тебе эту весть. В субботу отец будет ждать тебя дома.
Старый учитель не упомянул о том, что ему пришлось выручить бедняка, доложить из своего кармана недостающую «красненькую».
Тражук постелил себе на полу, уступив гостю кровать. Фрол Тимофеевич молча ворочался в постели.
— И мне что-то не спится, — подал голос Тражук. — Думки у меня разные в голове.
— Думки? — переспросил старик. — Для тебя это хорошо. А мне вот что-то плохо стало от думок… Так какие же у тебя думки?
— Выходит, теперь у нас в России опять началось «смутное время», как триста лет назад?
Учитель возмутился:
— Тебе говорят — революция, а ты — «смутное время»! Правда, маеты всякой будет немало, но время-то уже не то, время-то революционное. Откуда ты взял-то понятие такое — «смутное время»?
— Я книгу читал «Смутное время». Вот и подумал. Значит, не посадят на престол нового царя.
— Найдутся и такие, что захотят нового. А у нас великих князей развелось столько, что хватит еще лег на триста. А без смуты, братец, теперь не обойдешься. Вот и у меня на душе что-то смутно. Поссорился в города с другом, а здесь — со старым приятелем Белянкиным. II все по тому же вопросу: о войне и мире. Ты помнишь самлейского Авандеева?
— По фамилии я их никого не знаю, самлейских. Если бы по прозвищу…
— Да, да. Я ведь последнее время в Вязовке живу, там стал отвыкать от прозвищ. В Вязовке чуваши смешались с русскими, живут вперемешку. Там прозвища не в почете. Да и имен не коверкают. Ивана так и зовут Иваном, а не Яваном. Тебя, например, там звали бы не Тражуком, а Трофимом. Так вот, я спрашиваю про КояшТимкки. Помнишь такого?
— Как же! Конечно, помню! Он с отцом Румаша, моего друга, уехал в Базарную Ивановку. Кояш-Тимкки хороший человек.
— Так вот, этот хороший Авандеев мне дороже дочери. Он когда-то в Самаре жил, учился, я помогал ему деньгами. Давно стал революционером. В девятьсот шестом попал в тюрьму, пять лет прожил в ссылке. В Чулзирме-то он был после ссылки, его темные люди арестантом дразнили. Так вот из Ивановки его перед началом войны снова загнали в Сибирь. Он бежал. Революция застала его в Самаре.
— Это с ним вы поссорились в городе?
— С ним, — вздохнул Ятросов. — Зря обидел. И ведь вот что удивительно: с ним спорил с пеной у рта. А нынче вот из-за него поссорился с Белянкиным. Авандеева защищал. Большевиком обозвал меня Белянкин, а я и не обиделся…