Мост
Шрифт:
У белочехов пыл выдохся! Вскоре должна прибыть Красная Армия. Войска Комвуча распадаются. Офицер и сам бы сбежал к красным, да боится недружелюбного приема.
Он сокрушался, что добровольно пошел в белую армию:
— Сразу же нужно было перейти на сторону красных! На первых порах они были обходительнее, офицеров-перебежчиков принимали охотно. Теперь, после покушения на Ленина, стали более жестокими, объявили красный террор. Заложников расстреливают без суда…
Солдат рассмеялся и, слегка издеваясь над товарищем, развел руками:
— Ах, какие негодяи! Нас, смиренных, как христосики, смеют расстреливать… Мы в одной только Самаре без всякого суда отправили на тот свет тысячи и тысячи коммунистов и рабочих, несколько тысяч в «поездах смерти» отправили в Сибирь. Мало того, еще пытались застрелить их вождя. За это нам надо было сказать спасибо. А они — объявили красный террор…
Тарас не понял значения слова «красный террор», а в остальном разобрался. Солдат, оказалось, сын богача. Он тоже добровольно вызвался воевать против красных. Теперь и ему надоело.
— Не то чтобы самому бежать, а и отца придется захватить, — вслух раздумывал он, — Такова уж наша судьбина. Старому не верим, нового боимся. Мы обречены на безвременную, бестолковую гибель. Сами виноваты.
— Тебя я не понуждаю, — сказал офицер. — По сам я все равно убегу. Я всего лишь сын бедного аптекаря. Пристрелят — пускай так и будет! А с этими оставаться — придется умирать за дело, к которому не лежит душа. Армия, сражающаяся без веры в свою правоту, никогда не победит…
На обратном пути из Таллы, подъезжая к соседней деревне, Тарас несколько раз останавливал коня и отстал.
На краю деревни он напоил коня, решил покормить.
Встревоженно посматривал вдоль улицы, будто кого-то поджидая.
Когда ехали в Таллы, на этом месте, среди толпы, Тарас заметил рыжебородого мужчину. До войны его отец носил точно такую же бороду.
Тарас чуть не крикнул:
— Атте!
Вовремя вспомнил, что отец большевик, и промолчал.
А человек, напомнивший Тарасу отца, пошел в сторону — по боковому проулку.
«Нет, ошибся. Чего он будет жить по соседству?!»
В Чулзирме отставшего возницу встретил чем-то обрадованный Замана-Тимрук.
— Замана! — закричал он, скаля зубы. — Ерой! Кого видел в соседней деревне? Ахтем-Магар говорит, что встретил Святого Захара. Вот если белочехи опознают твоего отца, тогда-то он уж и вовсе станет святым. Боже упаси!
Руки Тимрука всегда в движении, пальцы постоянно что-нибудь щупали. Он и сейчас подергал полог на телеге. Под пологом, в сене, зашуршала бумага: Тарас туда засунул забытую белыми газету.
— Тебе газета не нужна. Дай мне! — попросил Тимрук. — Я вначале внимательно прочитаю, потом пущу на цигарки.
Тарас обеспокоился:
— Я тоже видел мужика, похожего на отца. Я рассмотрел: это не атте — хохол какой-то. Я сам слышал, как он по-хохлатски говорил, ей-богу, — поспешил он соврать.
Тимрук, не вслушиваясь в слова мальчика, продолжал молоть свое:
— Я тебе за газету две керенки дам. Керенский сам сбежал, а деньги остались. На что нужны мне его бумажки! За сорок рублей русский Смоляков тебе конфету даст.
Тимрук и вправду вынул из кармана две керенки, отдал Тарасу. Сам уткнулся в газету:
— «В борьбе обретешь ты право свое!» — прочитал он вслух. — Замана! Обретешь с вами, того и жди! — закричал он, отводя глаза от бумаги. — Последняя газета эсеров! Всякие разные чехи-мехи, эсеры-комвучи теперь кончились. Накрылись. Петь хочется, плясать хочется…
Тимрука понемногу обступали люди.
Тарас тронул коня.
Это был последний обоз, какой видели чулзирминцы. Белые за собой разрушили мост через Ольховку. Не только читающий газеты Тимрук, по и другие тогда ясно увидели: возвращаться обратно они не думают, а хотят любым способом задержать продвижение Красной Армии.
Не было случая, чтобы чулзирминцы чинили мост осенью… Зачем он нужен? Скоро зима возведет мосты без свай. Нет, сельчане, с нетерпением ждавшие прихода Красной Армии, на этот раз без споров сами принялись за мост.
Красная Армия не прошла по новому мосту: белых гнали по другим дорогам.
…Недели через две-три в селе избрали новый Совет.
Собрание опять проходило в Заречье. Однако в селе теперь не было фронтовиков, приходивших на улахи. Ни один из них не вернулся из лесу. Для проведения выборов из Кузьминовского ревкома прибыл незнакомый — товарищ Хайкин: молодой красавец с черными волосами.
В день приезда лицо Хайкина было чисто выбритым. К началу собрания облик его затуманился. Борода пробилась, как трава весною, не только возле губ и на подбородке, а почти но всему лицу — от виска до виска и на щеках. Лишь лоб да большой горбатый нос не покрылись порослью.
Одни смотрели на оратора, похожего на цыгана, с опаской, а другие еле удерживались от смеха.
Уж не хочет ли этот оратор нарочно повеселить людей! Когда говорит — губы складываются наподобие буквы «о», а слово «батрак» произносит не иначе как «ботхак».
Хайкин не ведал, кого надо предложить в Совет, за кого агитировать. Прибывший со стороны, никого он не знал. Время, которое бы пригодилось для знакомства с людьми, потерял на поиски бритвы. Успокаивал себя: избирать будем по классовому принципу. В докладе осветил положение на фронтах, говорил о том, что по всей губернии вновь восстанавливается Советская власть и что в Совет следует выбирать только бедняков.
Когда начали выкрикивать имена кандидатов, Хайкин их записывал карандашом и старался узнать подробности о каждом: если батрак — сколько лет был в работниках, хозяин двора — что есть у него в хозяйстве. Сколько у него лошадей, коров, овец, чем крыт дом, что в этом доме есть. Кто-то из Чулзирмы, то ли шутя, то ли всерьез, предложил кандидатуру Чахруна Мишши. Среди чувашей раздались смешки.