Мосты
Шрифт:
Мы тогда нарезали сечку для лошадей возле гумна и наткнулись на толстый слой льда. Георге Негарэ для смеха предложил:
— Слушай, Никэ, возьми пару кусков да посуши на печи. Где ты потом, летом, найдешь такой хороший лед?
И сейчас словно вижу: грязная вода кривыми струйками сбегает с печи. Хохочут мужики, резавшие сечку. Хнычет Никэ, мама сердится… Никэ тогда сильно обиделся на Георге Негарэ.
Бывало, раньше, только завидит его, сразу хватается за винную бадейку, тянет отцу: «Э-э-э…» До пяти лет только это и умел произнести!
Однажды
Но после происшествия со льдом Никэ охладел к Негарэ. Когда тот приходил к нам, смотрел на него недоверчиво, а то и просто прятался за печь.
Понятное дело, теперь подрос. Это заметно и по брюкам, купленным ему перед пасхой: за лето им стало не хватать вершка до полной длины, и по тому, как он болезненно переживал, когда мама ходила беременной.
— Ну, что ты скажешь? Опять набухла, будто копна… И лицо блестит и шелушится!
Чего греха таить, мне тоже не очень приятно было видеть мать с седыми висками и животом до подбородка. Дочери, наверно, переживают это гораздо меньше. Бывает, мать и дочь почти одновременно рожают, выкармливают младенца, заменяя друг друга во время болезни.
А я и Никэ со стыда готовы были провалиться сквозь землю. Ни за что не хотели ходить по селу рядом с матерью. Я вырывался вперед, стараясь никому не попадаться на глаза. И почему так? Вон, Ирина Негарэ вроде тех же лет, что наша мать, а с животом не ходит. Везет же мне как утопленнику!
Мы росли — и росли холмики на погосте против нашего дома: наши родственники, братья и сестры.
— О чем задумался? О воробьях на стрехе? Ступай, посмотри, на кого там собака лает! — сказал отец Никэ.
Тот вынул из лохани ноги и побежал смотреть, кого бог принес. Вернулся быстро, запыхавшись:
— Дядя Афтене пришел.
— Ну, угомони собак. А ты, — отец повернулся ко мне, — принеси кувшин вина.
Я помчался как угорелый: как бы не пропустить умное слово косноязычного Афтене.
Когда я вернулся с вином, маленький хилый человек мямлил что-то под нос, повторяя без конца: «Зима не лето, пройдет и это». Он так вытянул шею, что на ней набухли синие жилы. Казалось, сейчас отдаст богу душу. Был, видно, очень рад чему-то, взволнован и оттого говорил еще невнятней, чем обычно. Возбуждение его улеглось, когда увидел, как мать насыпает кукурузную муку в казанок и варит твердую и круглую мамалыгу — хоть перекатывай ее, как мяч. После этого заговорил разборчиво, правда, все так же повторяя: «Зима не лето…»
— Уф, избавился! Гора с плеч! Все на меня показывали пальцем — земля у тебя есть, а даже собак не прокормишь. Наконец-то перестанут глумиться, пройдет и это… Прости меня, Костаке, но продал я свою землю. Думаю: господь бог надоумит тебя, возьмешь в аренду землю у кого-нибудь, село большое, не расстраивайся. А я отмучился. Будто мельничный жернов скинул с сердца.
Отец молчал. Земля Афтене едва начала давать хорошие урожаи. Поначалу, когда мы только вскопали пустошь, рожала она плохо.
— Твоя воля, Афтене, — проговорил отец. — Земля твоя, и правда твоя… Пусть будет все в добром согласии.
— Потому я и пришел, чтобы в мире и согласии… Кажется, кто-то идет! Зима не лето…
Во дворе надрывались собаки. Цыган Илие исступленно играл на скрипке такое, что ноги сами рвались в пляс. Сынишка Илие, школьник, что есть силы бил в барабан, словно хотел разорвать его на куски.
Все они вертелись вокруг буренки, смотревшей испуганно и слезливо. Корову держала за поводок Ирина Негарэ. В другой руке у нее был пузатый штоф искристого красного вина.
Георге Негарэ и жена косноязычного Афтене, сжимая в руке по бутылке такого же вина, приплясывали, держась за хвост буренки. Конечно, они были во хмелю. Лица горели, как пионы.
— Я так люблю детей… от собственного рта отрываю! — кричал Негарэ. — Будь свидетелем, сосед… Ты человек грамотный, толковый. — Он протянул отцу бутылку. — У детей своих отнял корову. И не жалею. Пусть, в добрый час…
— Святые ваши слова! — похвалила Негарэ жена Афтене.
Но не успел договорить Негарэ, наш двор заполнила толпа. Люди как раз вышли из церкви и шли домой: кто кладбищем, кто другими тропинками. А тут на тебе, пожалуйста, вино! Без гостей разве его разопьешь? Тем более что речь идет о купле-продаже. Говорят, одна бабка продала черту кочергу и то выпила в счет задатка. А тут Негарэ, покупавший целую делянку земли! Хоть вдоль ее измерь, хоть поперек — пять гектаров!
На пожелтевшей, тронутой осенней засухой траве кладбища из всей благочестивой паствы остались одни допризывники. Они тоже вышли с молитвы во главе с шефом поста, господином Виколом, и его помощником Горей Фырнаке. Наконец-то и Фырнаке нашел себе достойное занятие. Теперь у него было кем командовать, кому подчиняться и кому отдавать честь.
— Здравия желаю, господин сержант-инструктор! Допризывник… поминай как звали… Брат Беглеца, сват Огольца, из села Кукоара, коммуна — рукой подать, уезда — ни дать ни взять! — примерно так сказал бы дедушка, если бы не последовали события, о которых сейчас расскажу.
Фырнаке Горя два месяца учился в Оргееве на курсах при призывном пункте. Теперь он обучал военному искусству наших сельских парней. Каждое воскресенье — после того как батюшка отслужит молебен.
От полноты ощущений Фырнаке Горя словно помолодел, не узнаешь его. Бывают же люди: хлебом их не корми, дай только покомандовать. Вот и Горя такой. Расстался бы он со своей политикой — жил бы да поживал во благе. А так — одни неприятности.