Мой ангел-хранитель
Шрифт:
– Бирта, - вновь позвала Сигюн.
– Что случилось? С мамой что-то не в порядке?
– в голосе её было слышно беспокойство и некий страх от предстоящего ответа, но дева мужественно ожидала, когда служанка вымолвит хоть слово. Бирта не сомневалась, что её реакция уже заставила девушку усомниться в хорошем.
– Нет, Леди Сигюн, с ней все хорошо. С чего вы взяли, что она не в порядке?
– служанка боялась повернуться лицом к ванке, она продолжала размешивать сахар в горячем чае.
– Бирта, дорогая, повернись, посмотри мне в глаза, - попросила Сигюн, ожидающе глядя на служанку.
Девчушка вытерла непрошеные слезы со своих гладких щек, вытерла незаметно, затем, изобразив беспечную улыбку, подошла к ванской дочери,
– Бирта, скажи мне правду, я умоляю, - вновь прозвучала просьба Сигюн, которая поставила чашку с напитком на тумбочку, испытующе глядя в серые глаза служанки.
– Леди Сигюн, с вашей мамой все хорошо, я говорю правду, - снова отвечает Бирта, и взгляд её то мечется, то опускается вниз, взирая на подол своего сарафана, то вновь глядит на ожидающую ответа Сигюн.
– Ты не умеешь врать, милая Бирта. Я понимаю, ты жалеешь меня, оттягиваешь момент ужасного известия, но мне не станет легче от услышанного ни сейчас, ни потом, чьи бы уста не произнесли это. Ты думаешь, я совсем глупая, Бирта? Мама не зашла ко мне ни разу за эти дни, и уйти она из Асгарда не могла, пока не убедилась бы, что со мной все хорошо. Скажи мне правду, - Сигюн говорила спокойно, стараясь донести до Бирты, что не стоит скрывать истину. Боль раны, которую оставила смерть Локи, не пройдет никогда, и больнее чем сейчас уже не будет, но в неизвестности, в пустой надежде жизнь станет куда более невыносимой, лучше узнать все сейчас.
– Умоляю, скажи.
– Я знала, что именно мне придется донести до вас эту весть, - вздохнула Бирта, пряча свои слезы.
– Леди Сигюн, княжна Бриггита… - служанка запнулась, стараясь подобрать какие-то слова. Но какие слова, говорящие о таком ужасном происшествии, смягчат удар? Какие не подбирай, они принесут боль в любом тоне, в любом обличье.
– Она погибла во время нападения эльфов, - девушка могла лишь видеть, как блеснули слезы на глазах ванки, но сама она оставалась спокойной, и это спокойствие почему-то напугало Бирту даже больше, чем если бы Сигюн бросилась в истерику.
– Как это произошло?
– голос девы дрогнул, но она стойко выдержала врезавшийся в неё удар, который она ожидала получить, но старалась спрятать эту мысль от себя, отогнать её.
– Она билась вместе с нашим войском, и в битве эльфы сразили её, однако она успела отнять не мало жизней мрачных воинов, - рассказала Бирта, ругая себя за то, что не сумела солгать. Но, все таки, может это к лучшему? Зачем обманывать? К чему это приведет? Рано или поздно Сигюн все равно бы узнала об этом, и смысла беречь, оттягивать эту новость просто не было. К тому же Бирта готовилась к этому разговору даже после приказа Тора о молчании, она заранее знала, что не сможет упрятать эту весть, не сможет солгать просто потому, что не умеет.
– Мама… Матушка моя, - тихо произнесла Сигюн, зарываясь в подушки, начиная тихо всхлипывать. Внутри и так уже ничего не осталось, там все поникло навсегда. Сигюн потеряла всех самых дорогих её сердцу людей, никогда она ещё не чувствовала себя такой одинокой, загнанной в угол добычей, которую преследует большая, настырная беда, время от времени обрушивая на неё свой гнев. И только одно Сигюн не могла понять: за что ей все это? Она лишилась любимого мужа, лишилась родной матери, лишилась светлой, понимающей Фригги, которая заменяла ей порой всех на этом свете. Единственный, кто остался, это сын, самый дорогой Нари. Единственное, что осталось, это обещание. Обещание, которому она никогда не изменит. Обещание жить дальше, обещание, данное Локи.
Сигюн была благодарна норнам за то, что они подарили ей сына, не просто сына, а силу для дальнейшей жизни, шанс на новую жизнь, словно новую страницу в книге, чистую страницу, на которой историю Сигюн напишет сама.
Однако история создалась уже давно, очень давно, и сочинил её тот, кто привык так жить, расписывая каждый свой шаг, а после воплощая
…Наступила тихая ночь, которую сегодня не украсил дождь, на небе из под облаков выплывала луна, кое-где были видны проблески галактик и звезд. Дворец Одина был окутан мраком, от невероятно теплой ночи с земли поднялся легкий туман, который расстилался почти до самых гор. Нигде не горели свечи, ни в одном окне, ни в одном доме, и только в пустынных коридорах дворца на стенах блестели огни, освещавшие дорогу. Тишину ночи, которая повисла в чертогах Одина, нарушал бесшумный, почти неслышный шорох чьих-то шагов. Если бы сейчас ветер пел песню или дождь лил за окном, тех шагов не было бы слышно совсем, но сегодня словно все стихии умолкли, притихли, как будто бы наблюдая за ночным гостем, который хочет навестить свою возлюбленную, пройти в комнаты так тихо, чтобы никто не заметил, не услышал, он хочет сесть возле её ложе, открыв спящей девушке свое истинное лицо, но только все сделать так же тихо, чтобы она не проснулась и не узнала настоящей правды.
Один открывает дверь её комнат по взмаху руки, с дверных ручек, как и прежде, послушно сползают его подчиненные змеи-охранники. Они не издают ни звука, не смея ослушаться хозяина, который приставил к своим губам указательный палец. Вот он уже в комнате, и здесь ничего не меняется, разве что возле постели Сигюн никто не сидит, и именно поэтому царь и решил навестить девушку сегодня, точно зная, что не застанет там служанки или лекарши.
Всеотец переступает порог, подзывает пальцами дверь, которая, подвластная его невидимой магии, без лишнего шума закрывается. Мужчина не делает резких движений, но подходит все ближе к спящей ванке, которая мирно сопит во сне, которую уже не мучает температура, не изнуряет озноб, которая теперь выглядит почти как прежде, не считая легкой бледности на прекрасном лице, и только тоска и боль съедают её изнутри. Один присаживается на кресло возле ложе, долго он смотрит на очертания её лица в ночи, которого иногда касается отблеск серебряной луны, словно выделяя контуры её скул, губ, век. Его рука протягивается к ней, только рука эта уже совсем иная, та самая нежная, гладкая, чуть холодная, но родная. Он боится, что она очнется от его прикосновения, но не прикоснуться к ней он просто не может. В тот раз, когда он приходил, речь шла о жизни Сигюн, и размениваться на свои чувства и желания он не собирался. Зато теперь, когда беда миновала, обошла ванку стороной, он может позволить себе ощутить её теплую кожу. Его тонкие пальцы приглаживают локон её волос, затем ведут по скуле вниз, чуть задевая уголок губ, далее ладонь исследует её плечо, потом нежно опускается по локтю, запястью, наконец, находит её пальцы, накрывает их своими, чуть сжимает. Его зеленые глаза, которые горят в ночи так демонично, не могут оторваться от созерцания девушки - он слишком долго её не видел такой спокойной, такой безмятежной.
Он сидит возле неё, следя за её сном, и винит себя, понимает, что он вновь причина её страданий. Чем же он платит ей за её любовь? Слезами, болью, жестокостью. Но он не умеет по-другому, он такой, какой он есть. И он готов прямо сейчас раскрыться ей, но он не может, пока рано. И осознание этого заставляют его просто возненавидеть себя. Он снова ей лжет, он вынужден лгать, он будет лгать просто потому, что по-другому не умеет жить. Его уже не исправить, не переделать, и как бы он не старался уберечь от обмана свою любимую, он делает только хуже, только больнее. Осталось ещё чуть-чуть, скоро все изменится, все встанет на свои места, а точнее - все встанет так, как он сам захочет все поставить.