Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
А на столе росла гора неотложных дел.
— Позвони, Василий Васильевич, ему,— нервно сказал Близнецов.
Варенуха позвонил, подождал, положил трубку на рычаг, сказал:
— Никто не отвечает. Значит, вышел.
— Безобразие! — рычал Близнецов.
Время текло, а Степы все не было. Так продолжалось до двух часов дня, и в два Близнецов совершенно остервенился. И тут дверь в кабинет отворилась, и вошла женщина в форменной куртке и фуражке, в тапочках, вынула из маленькой желтой сумки на поясе
— Где тут кабаре? Распишитесь. Молния.
Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, когда та вышла, вскрыл конвертик. Прочитав написанное, он сказал: «Гм!», поднял брови и передал телеграмму Близнецову.
В телеграмме же было напечатано следующее:
«Владикавказа Москву Кабаре Молнируйте Владикавказ гормилицию Масловскому точно ли блондин ночной сорочке брюках без сапог психический явившийся сегодня гормилицию директор московского кабаре Лиходеев точка Масловский».
— Здравствуйте, я ваша тетя! — злобно сказал Близнецов.
— Лжедимитрий! — весело сказал Варенуха и тут же, взяв трубку, проговорил в нее:
— Телеграф? Молния. Владикавказ гормилиция Масловскому Лиходеев Москве Финдиректор кабаре Римский администратор Варенуха.
Независимо от сообщения о владикавказском самозванце принялись разыскивать Степу. Квартира его упорно не отвечала. Варенуха начал наобум звонить в разные учреждения, но нигде, конечно, Степы не нашел.
— Уж не попал ли он, как Мирцев, под трамвай? — высказал предположение Варенуха.
— А хорошо было бы,— чуть слышно сквозь зубы буркнул Близнецов.
И тут дверь опять открылась, и вошла та самая женщина, что принесла первую молнию, и вручила Варенухе новый конвертик, Варенуха прочитал ее и свистнул.
— Что еще? — спросил Близнецов. В телеграмме стояло следующее:
«Умоляю верить Брошен Владикавказ силой гипноза Фаланда Примите меры наблюдения за ним Молнируйте Масловскому что я Лиходеев точка Лиходеев».
Близнецов и Варенуха, касаясь друг друга головами, молча перечитывали телеграмму, а перечитав, уставились друг на друга.
— Граждане! — вдруг рассердилась женщина.— Расписывайтесь, а потом уж молчать будете! Я молнии разношу!
— Телеграмма-то из Владикавказа? — спросил Варенуха, расписавшись.
— Ничего я не знаю, не мое дело,— ответила женщина и ушла.
— Ты же с ним в двенадцать часов разговаривал по телефону! — заговорил возбужденно Варенуха.
— Да смешно говорить! — воскликнул Близнецов.— Разговаривал, не разговаривал! Он не может быть во Владикавказе. Это смешно!
— Он пьян! — сказал Варенуха.
— Кто пьян? — спросил Близнецов, и опять дико уставились друг на друга.
Что телеграфировал из Владикавказа какой-то сумасшедший или самозванец, это было несомненно, но вот что было странно — это слово «Фаланд» в телеграмме.
— «Примите меры»…— повторял Варенуха слова телеграммы.— Откуда он знает о нем и зачем меры?.. Да нет! Это мистификация!
— А где он остановился, этот Фаланд, черт его возьми? — спросил Близнецов.
Варенуха соединился с конторой «Интуриста», и оттуда ответили, что Фаланд остановился в квартире Лиходеева.
— Квартира не отвечает? — заговорил Близнецов.— Значит, они оба куда-то вышли? Позвони-ка…
Он не договорил. В дверях появилась та же самая женщина, и Близнецов с Варенухой даже с мест поднялись навстречу ей, и она вынула из сумки, но уже не белый конвертик, а темный листок.
— Это становится интересным,— сказал Варенуха, яростно расчеркиваясь в книжке.
На фотографической бумаге отчетливо выделялись писанные строчки:
«Вот доказательство фотография моего почерка Молнируйте Масловскому подтверждение моей личности Строжайшее наблюдение Фаландом Лиходеев».
За двадцать лет своей административной деятельности Варенуха видал всякие виды. Но тут он почувствовал, что ум его как бы застилает пелена, и он ничего не произнес, кроме житейской и совершенно нелепой фразы:
— Этого не может быть!
Близнецов же поступил не так. Он поднялся, рявкнул в дверь курьерше:
— Никого, кроме почтальонов! — и собственноручно запер дверь на ключ. Затем достал из письменного стола пачку бумаг и начал тщательно сличать буква за буквой почерк в залихватских подписях Степы и его резолюциях с тем почерком, которым была исписана фотограмма.
Варенуха, навалившись на стол, жарко дышал в щеку Близнецову.
— Это почерк его,— наконец твердо выговорил Близнецов, и Варенуха, глянув финдиректору в лицо, удивился перемене, происшедшей в нем. Близнецов как будто постарел лет на десять, и глаза его в роговой оправе утратили свою колючесть и уверенность, и появилась в них не только тревога, но даже как будто печаль.
Варенуха проделал все, что делает человек в минуты великого изумления, то есть и по кабинету прошелся, и руки вздымал, как распятый, и выпил целый стакан желтой воды из графина, и восклицал:
— Не понимаю!
Близнецов же смотрел в окно и напряженно думал. Положение финдиректора было затруднительным. Нужно было тут же, не сходя с места, добыть обыкновенные объяснения для явления совершенно необыкновенного.
Зажмурившись, Близнецов представил себе Степу в ночной сорочке сегодня в полдень влезающим в какой-то сверхбыстроходный аэроплан, а через час, стало быть, он — Степа — стоит… и горы, покрытые снегом… и черт знает что!