Мой бедный, бедный мастер…
Шрифт:
И слово «червонцы, червонцы» загудело по всему театру, послышались вскрикивания «ах… ах!..», кой-кто уж ползал в проходе, некоторые стояли ногами на сиденьях, ловили вертлявые бумажки. Один сорвался при этом. На лицах милиции в проходах выражалось тягостное недоумение, артисты уже без церемонии стали высовываться из-за кулис, Аркадий Аполлонович в ложе мял в руках червонец, стараясь выразить на лице снисходительное отношение к этой шутке фокусников, но оно не получалось как-то.
С галереи вдруг донесся голос: «Ты чего хватаешь? Это моя, ко мне
Трое молодых людей в пиджаках с преувеличенными плечами и с бойкими глазами, поминутно почему-то подмигивающими, бесшумно снялись со своих мест и, обменявшись многозначительными какими-то знаками, исчезли из партера, направившись к той двери, которая вела в буфет. Возбуждение разрасталось и неизвестно к чему привело бы, если бы кот внезапно не прекратил денежный дождь, дунув в воздух.
Тут только Бенгальский нашел в себе силы и шевельнулся. Стараясь овладеть собою, он потер руки и голосом, по возможности звучным, заговорил так:
— Итак, граждане, мы с вами видели сейчас случай так называемого массового гипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше доказывающий, что никаких чудес не существует. Итак, попросим мосье Фаланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумажки, что у вас у всех в руках, исчезнут так же внезапно, как и появились.
Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве. На лице при этом у него было выражение уверенности, но в глазах ее не было ни капли, скорее выражалась мольба.
Публике речь Бенгальского не понравилась; наступило полное молчание, которое было прервано клетчатым Фаготом.
— Это опять-таки так называемый случай вранья,— прокричал он козлиным тенором,— бумажки, граждане, настоящие!
— Браво! — восторженно крикнули на галерее.
— Между прочим, этот,— и тут клетчатый нахал указал на Бенгальского,— надоел мне! Суется все время куда его не спрашивают, ложными замечаниями портит сеанс. Что бы с ним такое сделать?
— Голову ему оторвать! — сказал кто-то сурово на галерке.
— Как вы говорите? Ась? — тотчас отозвался Фагот на это безобразное предложение.— Голову оторвать? Это — идея! Бегемот! — закричал он коту.— Эйн, цвей, дрей!
И произошла вещь невиданная. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем прыгнул, как пантера, прямо на грудь к Бенгальскому, а оттуда на голову, пухлыми лапами вцепился в жидкую шевелюру и в два поворота, дико завывая, сорвал голову с пухлой шеи.
Две с половиной тысячи человек в кабаре как один вскрикнули. Безглавое тело нелепо загребло ногами и село на пол. Кровь потоками из растерзанной шеи бежала по манишке и фраку.
Кот передал голову Фаготу, тот за волосы поднял ее и показал публике, и она плаксиво крикнула:
— Доктора!
В партере послышались истерические крики женщин, а на галерее кто-то
— Ты будешь всякую чушь собачью [молоть] в другой раз? — грозно спросил Фагот.
— Не буду! — ответила голова, и слезы покатились из ее глаз.
— Ради бога, не мучьте его! — вдруг на весь театр прозвучал женский голос в партере, и видно было, как замаскированный повернул в сторону голоса лицо.
— Так что же, граждане, простить, что ли, его? — спросил клетчатый у публики.
— Простить, простить! — раздались вначале отдельные и преимущественно женские голоса, а затем они слились в дружный хор с мужскими.
— Ну что же, все в порядке,— тихо проговорил замаскированный,— узнаю их. И алчны, и легкомысленны, но милосердие все-таки стучится в их сердца.— И громко сказал: — Наденьте голову!
Кот и Фагот во мгновение ока нахлобучили голову на окровавленную шею, и голова, к общему изумлению, прочно и крепко села на место, как будто никогда и не отлучалась. Клетчатый мгновенно нахватал из воздуха червонцев, всунул их в руку бессмысленно глядящему Бенгальскому, подпихнул его в спину и выпроводил со сцены со словами:
— Катитесь отсюда, без вас веселей!
Бенгальский, бессмысленно улыбаясь, дошел только до пожарного поста и возле него упал в обморок.
К нему кинулись, в том числе и Близнецов, лицо которого было буквально страшно. Пока возились с Бенгальским и растерянный доктор совал в нос бедному конферансье склянку с нашатырным спиртом, Фагот показал новый номер, вызвавший неописуемый восторг в публике.
Объявив:
— Таперича, граждане, мы открываем магазин,— он всю сцену осветил разноцветными лампионами. Появились громадные зеркала, по бокам которых засверкали гроздьями огни, а меж зеркал публика увидела парижские модели разных цветов и фасонов. В застекленных витринах появились сотни дамских туфель — черных, белых, желтых, кожаных, атласных, замшевых, с пряжками и без пряжек, с камушками на пряжках. Выше них заиграли шляпки.
Сладко ухмыляясь, Фагот объявил, что производит обмен старых дамских платьев и обуви на парижские, и притом всем гражданкам совершенно бесплатно.
Публика таращила глаза на сцену, веселые улыбки играли на лицах.
— Прошу! — орал Фагот.— Без стеснения. Пожалуйте, медам!
Колебание продолжалось еще некоторое время, пока какая-то хорошенькая блондинка не вышла из десятого ряда и, улыбаясь улыбкой, которая показывала, что ей наплевать, не проследовала на сцену по боковому трапу.
— Браво! — вскричал Фагот и тут же раскрыл перед смелой женщиной витрину с платьями.
Блондинка деловито прищурилась, потрогала одно, потом другое и наконец решительно указала на сиреневое платье.
— Уи, мадам! — орал Фагот, явно изображая приказчика, и подвел блондинку к витрине с обувью.
Та бойко сняла туфли, и Бегемот вывалил перед нею целый ассортимент туфель. Блондинка примерила сиреневую, потопала в ковер, деловито повернулась, осматривая каблук, спросила: